Исаак Шапиро - Черемош (сборник)

Мой сыскарь рассматривал карандаш, будто ему в новину такая вещица и других забот нет. Наконец поднял голову.

– Складно поешь. Только ошибся: меня дитячьи сопли не трогают. Плакат был в твоих руках, значит, твоих рук дело.

Гляжу на него: махонький начальник, а уже говно. Что будет, когда станет большим…

Но вслух попросил встречу с главным механиком, он расскажет, вместе гуляли…

– Должен огорчить, у тебя один свидетель был – и тот ничего путного…

Оказывается, Евген Павлыч давно дома. На него компромата нет. За «Славу» не судят. Значит, кому – свобода, а кому – вагон для некурящих…

– Ты надеялся, за тебя костьми ляжет?

– Да нет, – говорю, – мне его помощь что сгорелая спичка. У Евген Пидоровича завсегда хвост под брюхом.

Менту что-то понравилось, бобрик теребит.

– Чего смотришь грустно? Не последний день живешь. Лучше вспоминай подробности.

Подробностей у меня навалом.

– До центра добежали без заминки, ветер подгонял. Бабы одной рукой прически берегли, другой – подол. Мужики тоже за шляпы держались. На площади, перед трибуной я выдал «Ура!» – все перепугались, голос такой, могу показать…

– Не надо.

– В подъезде хотели праздник отметить. Бутылку принес. Перцовка. Градус – слабый, зато цена – кусачая. Я платил. Павлыч, как обычно, без денег. Но открыть пузырек не успели. На проходной ваши люди конфисковали…

– Чепуху несешь! При чем здесь водка?

– Водки не было, перцовка.

– Не строй из себя…

Глаза у него каменные.

– Значит, ветер виноват. Другим ветер ничего не оторвал, а у тебя… вырванные годы. Свидетели отсутствуют, плакат с провокацией доказывает твое намерение, а ты мне байки…

– Одно намерение имел – выпить с Павлычем…

И дальше я ровным голосом, без взбрыков, сообщаю, что кругом не согласен. Не было провокации. Тот, заводила, что по радио объявлял, тоже, наверно, умеет читать. Нам кричал: «Слава труду!» – не трупу. Все колонны слыхали. Насчет свидетелей, говорю, херня вопрос. Главный свидетель – трибуна. Когда выдал «ура!», начальство на трибуне присело от удивления. Будь на плакате обида для них, меня в конце площади ждал бы почетный караул…

Законник мой склонился к столу, бумагу царапает крупным почерком. Не слушает. Еще бы, человек под его властью, ты для него – мурашка, наступит – и как не было. Только не на того нарвался. Меня не вчера сделали… Мы тоже десять лет мимо школы ходили. Потягаемся. Об наши мозоли зубья обломаешь. Так и сказал ему:

– Вы, как хотите, можете сидеть на своем мнении, но я считаю…

И стал вслух втолковывать разные соображения. Неспешно, чтоб запало ему в сердцевину пару слов. Главное, не обидеть, по нервам не задеть. Разрисовал позицию: дело-то потешное, но не подсудное. Я чист, как молоко. И еще: а если кто-то из властей заметил, какое слово лежало на плакате? Что тогда?.. Конфуз получится. Любой простофиля знает: не любят у нас, когда белые нитки наружу. Несолидно. За это, конечно, не повесят, но и не повысят. Одна морока и камедь. Скорей всего – засмеют.

Я вроде штопора: все глубже беру и глубже.

– Надо вникнуть, – говорю, – не ту натуру имею – начальство позорить. Характер жидкий. Политика или всякие идеи мне до дупы. Нет у меня желания тайгу удобрять. Одну идею уважаю – насчет пива…

Наконец мой грамотей, кончил писанину. Шумно выдохнул, будто дрова колол целый день. Доволен собой, в зрачках искорки.

– Хитер, Федор Степанович, хитер. Тебе не шоферить, в цирке зарабатывать, там ушлые требуются.

Значит, краем уха касался моих слов, значит, какая-то пружинка дрогнула…

Но вслух возражаю:

– Нет. Насчет цирка – это для Петьки Тикана, он пудовыми гирями крестится. А у меня уже плешь… слабак…

Мент провел ладонью по бобрику.

– Ничего, лысый – тоже хорошо, за волосья таскать не будут. Скажи, а почему молчал про след от клея? Вон тот, белый. Его и незрячему видно.

Пришлось правду сказать:

– Держал как козырь.

– Ладно, – говорит, – праздник кончился. Вали домой, мыслитель.

И выписал пропуск.

При выходе из управления, на проходной Федору отдали документы, ключи и прочие вещички.

А перцовку не вернули.

Еще когда следователь выписывал пропуск, у Федора затеплилась надежда: только выйду – глотну, освежусь… И вдруг – облом. Это же надо…

Федор пытался дежурному втолковать: была бутылка, своими руками дал, не распечатана. Но тот устало разъяснил: не положено.

– Где не положена? – настаивал Федор.

– Не положено выносить спиртное.

Ладно. Гиблые разговоры. Не стоит собачиться. Федор откозырял и скорым шагом прочь от серой домины в живые улицы.

Там настойчиво звенькали трамваи, пугали задумчивых прохожих. Солнце уже кончало дневную смену, коснулось крыш.

Беременная, поддерживая живот, не глядя, перебегала дорогу наперерез машинам. Дура баба, могут так шмякнуть – глаза будешь искать на тротуаре.

В глубине деревьев базарили воробьи.

А граждане мельтешат по магазинам, изучают витрины, ловят такси или скучают на скамейках. Не знают, братцы, что это лафа – шататься по городу где вздумается, и руки не надо, по приказу, держать за спиной. Хочешь в парк? Пожалуйте, дыши природой. В бильярд хочешь? – Никаких препон. Тянет на пиво? Если в кармане звенит – твое право. Это и есть вольная воля.

Из открытой булочной сладковато веяло сдобой. Благо, в кошельке осталась мелочь. Федор отгреб продавщице сколько положено и выбрал остроносый хлебец. Горчичным пахнет.

На ходу отщипывал от горбушки кусманчик и улыбался: хлеб свободы!

Пройти мимо Сашкиного дома и не потешить дружка своим приключением Федор не мог.

Дверь открыла Полина. Засветилась удивленной улыбкой. В прихожей приложила палец к губам, прошептала:

– У них там совет. Принимают решение… Я рада, что вы здесь! Вам будет интересно послушать. Постойте…

Она вернулась в комнату, оставив дверь приоткрытой. Федор привалился к косяку, чтоб лучше слышать.

Голос был Васи Бойчука:

– …Нет, ерунда, это не подходит. Надо что-нибудь сногсшибательное, чтоб у них поджилки тряслись! Есть знакомый повар в воинской части. Он для меня что хочешь вынесет.

Сашка засмеялся:

– Вынесет кашу?

– Слушай сюда: он принесет дымовую шашку. Вечером бросаем в окно. У них – переполох, паника… А мы – случайно рядом. Помогаем органам. Ясно? И Федя – вольная птица.

– Ты б еще бомбу туда фуганул. Повар принесет, – заговорил Петро.

– Нет, братцы, только я умею с ними толковать.

– Сашка, да кто тебя станет слушать?! Бывший зэк пришел защищать будущего зэка.

– Петро прав: ты, Сашка, – не тот вариант. Надо устроить пожар…

– Вася, сгинь! Посажу в холодильник …

Федор не стал больше ждать, появился в дверях с огрызком хлеба в руке.