Маркус Зузак - Книжный вор

Они вышли на Гельб-штрассе.

Дома в целом были темные и огромные.

Руди снял ботинки и взял в левую руку. В правой у него был чемоданчик.

Между облаками бродила луна. Пара километров света.

— Чего я жду? — спросил Руди, но Лизель не ответила ему. Руди снова открыл рот, но без слов. Он поставил чемоданчик и сел на него.

Носки у него намокли и застыли.

— Хорошо, что в чемодане запасная пара, — подсказала Лизель и заметила, что Руди против воли разбирает смех.

Руди подвинулся и стал смотреть в другую сторону, и теперь Лизель тоже нашлось место присесть.

Книжная воришка и ее лучший друг сидели посреди улицы спина к спине на обшарпанно-красном чемоданчике с инструментами. Долго молчали, глядя в разные стороны. Когда они поднялись и двинулись домой, Руди переодел носки, а старую пару бросил на дороге. Подарок для Гельб-штрассе, так он решил.

Через пару недель чемоданчик наконец для чего-то пригодится. Руди выбросил оттуда отвертки и молотки и вместо них положил разные ценные вещи Штайнеров на случай следующего авианалета. Из прошлого содержимого остался только плюшевый мишка.

9 марта, когда сирены снова напомнили Молькингу о себе, Руди вышел из дому с чемоданчиком.

Пока Штайнеры спешили по Химмель-штрассе, Михаэль Хольцапфель яростно стучал в дверь Розы Хуберман. Когда Роза с Лизель вышли на крыльцо, он вручил им свою беду.

— Моя мать, — сказал он, а кровавые сливы по-прежнему цвели у него на повязке. — Не выходит. Сидит на кухне за столом.

Недели снашивались, а фрау Хольцапфель даже не начала оправляться. Когда Лизель приходила читать, старуха в основном смотрела в окно. Слова у нее были тихие, почти неподвижные. Всю грубость и враждебность из ее лица выкорчевало. «До свидания» Лизель обычно говорил Михаэль, а также угощал ее кофе и благодарил. Теперь еще это.

Роза действовала без промедления.

Проворной уткой она протопала за калитку и встала в открытых дверях соседского дома.

— Хольцапфель! — Ничего, кроме Розы и сирен. — Хольцапфель, выходи оттуда, жалкая старая свинья! — Роза Хуберман никогда не отличалась тактичностью. — Если ты не выйдешь, нас всех убьет здесь на улице! — Роза обернулась и окинула взглядом беспомощные фигуры на дорожке. Только что смолк вой сирены. — Ну и что делать?

Михаэль пожал плечами — растерянный, озадаченный. Лизель поставила сумку с книгами и посмотрела на него. Закричала наперекор раздавшейся второй сирене.

— Можно, я попробую? — Дожидаться ответа Лизель не стала. Пробежав по короткой дорожке, она проскользнула мимо Розы в дом.

Фрау Хольцапфель неколебимо сидела за столом.

Что же я ей скажу, подумала Лизель.

Как заставить ее выйти?

Когда сирена перевела дыхание еще раз, Лизель услышала Розу:

— Брось ее, Лизель, надо бежать! Если хочет подохнуть, это ее дело. — Но тут вновь завыли сирены. Рукой с небес отбросили человеческий голос прочь.

Только рев, девочка и жилистая старуха.

— Фрау Хольцапфель, прошу вас!

Совсем как в разговоре с Ильзой Герман в день печенья, у Лизель под рукой было множество слов и фраз. Только сегодня были еще бомбы. Сегодня необходимость была острее.

Лизель выбрала последнее, выкрикивая слова прямо сквозь сирены. Ладонями прочно уперевшись в стол.

Старуха подняла глаза и приняла решение. Не сдвинулась с места.

Лизель ушла. Оторвалась от стола и выбежала из дома.

Роза придержала калитку, и они побежали к сорок пятому дому. Михаэль Хольцапфель остался торчать посреди улицы.

— Идем! — увещевала его Роза, но вернувшийся солдат колебался. Он уже собирался зайти обратно в дом, как вдруг что-то развернуло его. Только искалеченная рука еще не отрывалась от калитки, но вот он, стыдясь, высвободил ее и двинулся следом.

Каждый несколько раз оглянулся на бегу — но никакой фрау Хольцапфель.

Дорога казалась такой широкой, и когда последняя сирена растаяла в воздухе, три последних на Химмель-штрассе человека спустились в подвал Фидлеров.

— Где тебя носит? — спросил Руди. Он держал в руках чемоданчик.

Лизель опустила на пол сумку с книгами и села на нее.

— Мы пытались привести фрау Хольцапфель.

Руди огляделся.

— А где она?

— Дома. На кухне.

В дальнем углу убежища дрожал, сгорбившись, Михаэль Хольцапфель.

— Мне надо было остаться, — повторял он. — Мне надо было остаться. Мне надо было остаться… — Голос у него был почти беззвучный, но глаза кричали громче обычного. Они отчаянно бились в глазницах, и Михаэль стискивал раненую руку здоровой, и кровь затапливала повязку.

Его остановила Роза.

— Пожалуйста, Михаэль, ты же ни в чем не виноват.

Но молодой человек без нескольких пальцев на правой руке остался безутешен. Он съежился в глазах Розы.

— Объясните мне, — сказал он, — я не понимаю… — Откинулся назад и обмяк на стену. — Объясните мне, Роза, как она может сидеть там и ждать смерти, когда я еще хочу жить? — Кровь густела. — Зачем я хочу жить? Я не должен, а хочу.

Минуты шли, а молодой человек безутешно плакал, и у него на плече лежала рука Розы. Остальные смотрели. Михаэль не смог успокоиться, даже когда подвальная дверь распахнулась и захлопнулась и в убежище вошла фрау Хольцапфель.

Ее сын поднял голову.

Роза шагнула в сторону.

Когда старуха подошла, Михаэль повинился.

— Прости, мама, мне надо было остаться с тобой.

Фрау Хольцапфель не услышала. Только села рядом с сыном и подняла его перевязанную руку.

— У тебя опять кровь течет, — сказала она, и вместе со всеми эти двое сидели и ждали.

Лизель сунула руку в сумку и покопалась в книгах.

Большинство детей заснули и не слышали сирен восстановленного спокойствия. Родители будили их или спящими выносили по лестнице в мир, наполненный тьмой.

Где-то вдалеке горели пожары, а я в ту ночь собрал двести с лишним убиенных душ.

И двигался в Молькинг еще за одной.

На Химмель-штрассе было чисто.

Отбой в тот раз не давали несколько часов — на случай, если угроза не вполне миновала, да и просто чтобы дым поднялся в атмосферу.