Салим Баши - Пёс Одиссея

— Ты знаешь.

— Я ничего не знаю.

— Ты написал это. Ты знаешь.

Он говорил, пыхтя, слова вылетали из кузнечных мехов, пылающие, раскаленные. Непоправимое произошло раньше. Теперь я получал по заслугам.

Виновен. Я смотрел на обломки моего творения, на лежащую в руинах Цирту.

Они уничтожили ее. Ворвались под покровом ночи. Кропотливо, камень за камнем, слово за словом возведенные стены — все это сейчас разлетелось сверкающими осколками. Улицы погружались в воду, и опрокинутая Цирта смотрела, как ее стены оседают в алой пене. Пожары, бушевавшие то тут то там между каменными домами, съедали ночь, дырявили небо. Быстрее звука они бежали с крыши на крышу, перелетали из окна в окно. Стекла лопались в огне. Страницы скручивались.

— Сейчас ты умрешь.

Море подступало, набрякшее желчью, грозное, и на виду у огня неистовствовало в страшных ласках, лизало тысячелетний камень, лизало фундаменты домов. Пальцы пены скользили по воротам — Баб-эль-Мандеб, Баб-эль-Джедид, Баб-эль-Мут, [19] Древние городские ворота в Алжире (столице страны), в период колонизации разделявшие два города — верхний, арабский, и нижний, французский. приподнимали дерево, заставляли лопаться бронзовые петли створок.

— Я не виновен.

— Виновен.

Мне было двадцать лет. Сейчас мое сердце — выжженная земля. Мы с Самирой гуляли по Садовому бульвару, в тени пиний…

Четыре часа пополудни. Комната Хшиши и Рыбы вот уже лет пятьдесят как не подвергалась насилию со стороны половой тряпки. Пятнадцать квадратных метров грязи. Мерзость, в которой мы скучились, сидим друг у друга на головах. Растянувшись на одной из двухэтажных кроватей — в комнате их было две, — Мурад глядел в потолок и курил папиросу с анашой. Пришел Сейф со своей пылающей шевелюрой. После трех месяцев холодной войны он вновь сблизился с прежними приятелями. Находясь между двумя мирами, комиссариатом и университетом, он тяготел ко второму. Но компас показывал неверно: миры эти весьма походили один на другой.

На пороге возник Хамид Каим.

— Очень приятно, — сказал майор Смард журналисту. — Много о вас слышал.

— Хотите вина? — предложил Рашид Хшиша.

Хамид Каим отстранил стакан, который протягивал ему Хшиша.

— Кофе.

Хшиша распрямил свой голенастый, птичий скелет.

— Их надо под самый корень извести, — уже доказывал Сейф, торопясь включиться в разговор.

— Пропустив перед этим стаканчик, — шутливо прибавил майор Смард.

Его голубые глаза неотрывно смотрели на журналиста.

— Недурно, — сказал майор, смакуя вино, принесенное для того, чтобы развязать наши бедные ученые языки. — Отказываетесь от райского напитка, — заметил он.

— Я пью его только в подходящей компании, — ответил Хамид Каим.

— Вы хотите меня рассердить? — миролюбиво спросил майор.

— Я имел в виду гурий, — отрезал Хамид Каим. — Рай, вино и гурии. Тут не о чем спорить, так ведь?

Наживка, хотя и с трудом, была проглочена.

Мне стало весело. Эти двое явно задирали друг друга. Сейчас залп выпущен по майору.

Хамид Каим прибавил:

— По просьбе Мурада — а он у нас писатель — я позволил себе присоединиться к вам. Надеюсь, вы не будете возражать?

Журналист смотрел на майора, который без всякого удовольствия пил вино.

— Ничуть. Как видите, я очень рад. Осмелюсь спросить: как вы познакомились?

— Ни для кого не тайна — и в особенности для вас, любезнейший, — что этот молодой человек напечатал в одном французском ежемесячнике интереснейшую новеллу. Я написал о ней заметку. По счастливой случайности оказалось, что Мурад — один из студентов Али Хана, моего давнишнего друга. Так что все вышло как нельзя проще. Впрочем, у нас в стране это не редкость.

Глаза майора помрачнели. Роли переменились, и он впервые почувствовал себя обвиняемым. Я упивался тем, как резко упало у него настроение.

Майор Смард отставил стакан и взглянул на собеседника. Он, казалось, размышлял. Менял планы. Он чувствовал, что Каим — его противник. И принял это во внимание. Обычно перед ним пресмыкались, и это давало ему власть, которой он пользовался легко, как чем-то само собой разумеющимся. Змея ведь тоже использует свою власть, только когда видит глаза врага. Но на этот раз враг сам смотрел не мигая.

— Мне говорили, что вы вышли на пенсию. — Каим вогнал острие поглубже.

Майор Смард утвердительно кивнул.

— У этих молодых людей большое будущее, — продолжал Каим. — Так что возникает что-то вроде несовместимости, вы не находите?

— Почему же? Объясните.

— Ваше будущее осталось в прошлом, — обронил Хамид Каим.

Майор сощурил глаза. Выкрикнул:

— А вы, вы… Подумали бы лучше о своем будущем!

— Времена сейчас нелегкие, и в этой стране быстро отправляют на тот свет, — сказал журналист. — Но я вас не боюсь, вы же знаете.

— Я вижу, мне здесь больше делать нечего, — бросил нам майор, вставая.

— Я вас за язык не тянул. Возвращайтесь к своим делам. И не забудьте вино.

Майор Смард вышел, хлопнув дверью. Рашид Хшиша и Рыба сидели с вытянувшимися физиономиями. Миллионы-то тю-тю.

— Не будет больше нас доставать, — сказал Мурад, затягиваясь травкой. Его черные вьющиеся волосы стояли торчком.

— Этот идиот действительно унес бутылки с вином, — заметил Хамид Каим. Сейф расхохотался.

— Его и ему подобных тоже надо поубивать, — сказал он.

— Вам не кажется, что мертвецов уже предостаточно? — спросил Каим.

— Нет, — отрезал Сейф.

Наш друг, с головой толстощекого юнца на теле атлета, ростом был никак не ниже метра девяноста. Его взгляд оставался непроницаемым.

— Эх, плакали наши денежки! — жалобно простонал Хшиша.

— Деньги — дело наживное, — сказал я.

— Сентенции здесь изрекать буду я! — заорал Хшиша.

Он встал и подошел к окну.

— Эй, вы все там, потише, — произнес Мурад, следя глазами за струйкой дыма. — «Роскошь, спокойствие и наслаждение».

— Мать твою… черт возьми! — выкрикнул Хшиша. — Ты, что ли, кормить меня будешь? Видеть вас всех больше не могу. К вам это не относится, — прибавил он, обращаясь к Хамиду Кайму. — Вы мне очень симпатичны.

— Ну, значит, теперь мы все довольны друг другом, — сказал Сейф.

— Да.

— Угу.

— Да.

— О'кей.

…Тени возвращались каждое утро, при пробуждении. Огромные, они ложились на стены комнаты и растягивались, как в китайском театре. Три лица склонялись над кроватью. Густое смрадное дыхание било мне в ноздри. Пытаясь защититься, я поднимал руки и отползал назад. Тщетно. Мне было двадцать лет, и впереди у меня была книга — так я думал. Они вламывались на рассвете, крушили все на своем пути, швыряли на пол простыни и одеяла. Хватали меня за волосы, тащили по полу, по страницам, белым, черным, как плитки пола, выложенные в шахматном порядке. Я вырывался. Один из них бил меня. Я стонал.