Александр Воронин - Я буду ездить на Форде

– Здорово! – обрадовался я. – Сто лет тебя не видал. Рассказывай, как живешь, где работаешь.

– Работаю все там же, на монтаже. Мотаемся – то в Австрию, то в Гамбург. Но это не важно, – он оживился. – Я тут новый исторический роман заканчиваю…

Пару лет назад я имел неосторожность заглянуть в один из Николаевых романов и сразу вспомнил фразу Войновича: 'Чтобы узнать, что щи протухли не обязательно съесть всю кастрюлю'. Дело даже не в том, что он любил использовать слова вроде 'кафтан' или 'картуз', но при этом путал 'подрясник' с 'подгузником'. Самым ужасным было то, что эти романы – убогое подражание старой коммунистической тухлятине в стиле Георгия Маркова. Я поспешил сменить тему.

– Что новенького у Валерки?

– Так его уж года полтора, как депортировали. Полиция приехала в девять вечера, дала десять минут на сборы, и увезли. Он успел только позвонить знакомому аусзидлеру и отдать ему ключи от квартиры и машины. Аусзидлер запихал Валеркино добро в 'Форд', уместилось всё, кроме пианино. Хороший был 'Форд', вместительный. Он потом долго стоял во дворе аусзидлеровского хайма. Где-то через полгода приезжал Валеркин брат и уехал на нем в Россию. Доехал или нет – не знаю. Говорят, опасно сейчас. Бандиты и в Польше, и в Белоруссии, и у нас.

Русский человек Николай – проживет еще двадцать лет в Германии, но все равно про Россию будет говорить: 'у нас'.

– А ты что здесь делаешь? – спросил Николай, заметив, что я его уже почти не слушаю.

– Да у меня сегодня с утра жена с дочкой в Мюнхен уехали, по магазинам. Купили что-то тяжелое, позвонили, чтобы я их встретил

Николай внезапно напрягся, в глазах появилась неуверенность. Ну вот, вечно я со своим языком, ляпну и не подумаю. Знал же прекрасно, что жена Николая не захотела приехать в Германию, а он по каким-то причинам отказался вернуться. Мне стало неловко.

– Извини, мне пора, – сказал я ему и побежал на шестой путь, встречать своих родных.

Единственная неприятная мысль омрачала мою безмятежную жизнь в 'Шахтере' – деньги. Сашка Иванов любил поговорки на эту тему. Например: ' Кошелек – не мешок с картошкой – чем тяжелее, тем приятней его носить' или 'Самая лучшая рыба – это колбаса, а самая лучшая колбаса – это чулок с деньгами'. Но прошу не судить поспешно о нем только по его поговоркам. Как говорил тот же Сашка, 'человек как граненый стакан – мы видим те грани, которые повернуты к нам, и понятия не имеем, что внутри'.

Когда кошелек у меня отощал настолько, что его стало неприятно брать в руки (позже я узнал, что такая болезнь потери веса, кажется, называется булимией), я оплатил гостиницу на 10 дней вперед, купил буханку хлеба, огромного морского окуня горячего копчения и задумался – как жить дальше.

Среди вновь приобретенных знакомых был у меня сотрудник областной мурманской газеты, зарабатывающий на жизнь статьями о социалистическом соревновании и очерками о штурманах дальнего плавания. Мне он пытался вдолбить два важных понятия. Первое: траулер – не корабль, а судно. Кораблями имеют право называться только военные суда. Я с ним соглашался, но, как человек сухопутный и гражданский, продолжал (и продолжаю) называть кораблем любую плоскодонку.

– Если плавает, значит, корабль, – объяснял я своё упрямо.

– Плавает говно, корабль ходит! – возмущался сотрудник.

Второе его фундаментальное утверждение: Лион Фейхтвангер – великий писатель. С этим я не мог согласиться тогда и ничего не могу добавить сейчас. Разных там генрихов маннов, ремарков и прочая читать невозможно было уже двадцать лет назад, а сейчас время изменилось еще больше не в их пользу. Впрочем, возможно, я и здесь неправ, поскольку за прошедшие годы так и не попытался еще раз перечитать Фейхтвангера и освежить впечатления.

Мой план поправит материальное положение был предельно прост – я передаю сотруднику газеты свои 'стихи последних лет', их публикуют, я получаю гонорар. К сожалению, в плане удалась только самая первая часть – тетрадочку со стихами он у меня взял и обещал передать человеку, отвечающему за поэзию. Три дня я с нетерпением ждал ответа. Буханку и окуня незаметно съел и потихоньку начал голодать. К моменту очередного появления сотрудника в 'Шахтере' я не ел уже около суток. Видимо, подготавливая меня к неприятной новости, он предложил мне прогуляться.

– Может, лучше в кафе зайдем, ты мне пожрать купишь? Со вчерашнего дня ничего не ел, – признался я.

Мы зашли, и он купил себе салат микроскопического размера, а мне – треску по-польски, пирожное и компот. Я начал есть и вдруг заметил, что в благодарность за еду, я смотрю на него, как на меня смотрели мои собаки. В смущении я упер взгляд в тарелку.

– Знаешь, – говорил сотрудник, – тот, кто твои стихи прочитал, просил передать, что неплохо, но не оригинально, нет изюминки. Сказал, чтобы ты не бросал писать, со временем будет намного лучше.

– Неважно, – ответил я. – Спасибо за еду. Завтра пойду вагоны разгружать и расплачусь с тобой.

– Не обязательно, – великодушно ответил он.

Сейчас, более двадцати пяти лет спустя, я ужасно рад, что весь тот позор не был опубликован, а тогда, конечно, расстроился. Это был удар не только по моим надеждам, но и по самолюбию. Впрочем, совет знающего человека я тогда понял правильно – попытки писать стихи прекратил раз навсегда и окончательно. Чтобы вы могли представить, что там было, в тетрадке, приведу один пример – фрагмент сатирического антиалкогольного стихотворения:

Мурманские жители

Выпить все любители.

…

Будут в вытрезвителе

Наши представители.

Кстати, стихотворение это я в тетрадку не включил, считая, что оно – 'непроходняк'. А теперь представьте лирические стихи 'под Есенина' на таком же художественном уровне.

Итак, поэтом быть не получилось, пришлось переквалифицироваться в грузчики.

На следующий день, в семь утра, я уже стоял в толпе 'бичей', ждущих 'разнарядки' на товарном вокзале. Полчаса спустя, пережив несколько весьма бурных моментов, мне удалось прибиться к компании из трех опытных грузчиков и получить вагон с помидорами. В общем-то, это была удача: во-первых, помидорами можно немного заглушить голод, а во-вторых, ящики с помидорами легче мешков с мукой. Последний пункт через десять минут пришлось скоррегировать – от мешков с мукой заноз меньше.

Часов в двенадцать один из мужиков набрал сумку отборных помидор и незаметно исчез. Двое других продолжали, не спеша, равнодушно таскать колющие занозами ящики. Минут через двадцать исчезнувший появился. Без помидор, но с четырьмя бутылками портвейна. Мы объявили обеденный перерыв и портвейн тут же выпили. На закуску были помидоры. Однообразно, зато полвагона. К концу дня у меня болели руки от ящиков, желудок – от помидор и голова – от портвейна.