Бориc Виан - Катавасия в Анденнах

Таким видел себя Граф в Зер Калоскопброде.

Закончив наводить марафет, Адельфин медленно открыл дверь спальни и, в последний раз заглянув в хрустальный шар с металлическим покрытием, выкинул замысловатые антраша, навроде порхающей стрекозы, в сторону мраморной лестницы, где занавешенная сине-серой шерстью волюта гасила в зародыше все поползновения своей никелированной балюстрады переливаться огнями рампы.

Он как бы нехотя преодолел те несколько ступенек, что отделяли его от всеобщего среднего уровня, и плюхнулся в двухместный электромобиль с откидным верхом, который предусмотрительный Дюузл выгнал из гаража и поставил к подножию крыльца его частного особняка.

Выпендрежник Нуващье водил машину сам — ради спортивного интереса. Желтые ботинки нервно пробежались по педалям управления, и электролегковушка стартовала с шумом взлетающей кукушки. Кое-кому могло даже послышаться, что на вздрогнувших стенах стукнулись друг о дружку гирьки от часов с кукушкой.

Уж что-что, а водить Адельфин был горазд.Юдно удовольствие было наблюдать, как он слегка поглаживает бока панели на поворотах и парит — вот ведь оно даже как — впритирку с шоссе. Он имел стремную привычку, присущую ьму и никому больше, поддразнивать бибикалку кончиком шаловливого пальца, что рождало в металлической утробе сигнального прибора мелодичное урчание, похожее на ноту протеста и в то же время ноту глубоко личную, сугубо индивидуальную и трогающую за живое.

На площади Согласия Адельфин остановился как вкопанный, лицом к отелю Крийон. От тени отпочковался некто мужеского пола и приблизился к родстеру.

— Это ты? — спросил Адельфин.

— Это я, — ответил незнакомец, влезая в электрокар, тотчас сорвавшийся с места.

Не прошло и нескольких минут, как та же парочка названивала в дверь Баронессы де Какадур.

Спутника Адельфина звали — к чему скрывать далее и тянуть резину — Серафимьо Альвабред. Высокорослый, статный, с косой саженью в плечах, выпирающей из-под отменно сшитого смокинга, он казался грубо, но крепко сбитым, как будто с самого раннего детства его лупили ногами по заду. Вечно постная мина, которую несколько оживляли дикие глаза, свидетельствовала о клокочущей пылкости нрава ее владельца. Встречи с ним домогались вулканически темпераментные женщины. Чудовищная сексуальность буквально сочилась изо всех пор этого мужлана с изумительно тонким смехом. При помощи хитроумных упражнений он развил мужскую силу до такой степени, что был в состоянии покрыть кобылу першеронской породы (один метр семьдесят пять в холке), не испытывая при этом особых неудобств. Разнузданные телодвижения обезумелого кентавра позволяли ему с ни с чем не сравнимой удалью приковывать к себе концентрические взгляды представительного собрания. Так и шел он по жизни дрыгающей походкой, вибрируя и сопя в две дырочки, как свистулька с отверстиями для выдувания двух звуков, — брутальный мужчина со следами еще не обсохшей помады на губах. При его появлении стражи порядка стаскивали с головы каску, а малые дети прекращали орать во все горло.

Серафимьо и Адельфин познакомились несколько лет тому назад знойным летним днем на пляже в местечке Отлив-на-Сосняк. Серафимьо бросил кости на бледно-золотистом песочке и лежал плашмя (по личным мотивам) на животе. А Адельфин шагал в задумчивости, устремив взор в небесно-голубые дали, где рождаются и умирают надежды на обратное получение дарителем имущества в случае смерти владельца. Адельфин споткнулся о растянувшееся во весь рост тело Серафимьо. Этот первый контакт и послужил толчком к возникновению длительной дружбы, ни разу не омраченной (чем это?), невзирая на краеугольные различия в характерах двух этих ванадиевых человека. [1] Элемент ванадий назван от имени богини красоты Ванадис — благодаря цвету солей. (Прим. перев.).

Добавим также, что Альвабред с Нуващье виделись крайне редко, и у нас сложится точное чувственное представление об их отношениях.

Не успел электрический родстер застопорить, а безвкусно прикинутый лакей, одетый в строгую черную ливрею, не допускающую и намека на неуместную фантазию, уже распахнул дверцу перед двумя приятелями, которые вылезли с другой стороны, поскольку на дух не выносили, когда кто-то сует нос в их дела. Они поднялись по лестнице благородных пропорций, снизу доверху уставленной кадками с вялоползучей триппореей, словно вход в какой-нибудь тропический дворец. Адельфин сорвал мимоходом стручок душистой триппореи, и одурманивающий запах муската вперемешку с мускусом шибанул ему в голову. Сладострастно-красные образы пылали у него перед глазами, такими голубыми-голубыми, такими остекленевшими, покуда он карабкался по ступенькам в облачке подстегивающих чувственность ароматов. Нет стимулятора более бодрящего, на наших-то широтах, нежели триппорея: она придает существованию тот пикантный привкус, в поисках которого отважные путешественники отправляются в дальние страны, где в лесах перекатывается воплизмами звериный волапюк.

Наверху лестницы фасонистая горничная помогла двум закадычным дружбанам избавиться от верхней одежды. Белокурая малютка, со стреляющими намазанными глазами и развинченными бедрами, забрала у Адельфина пелеринку с кепкой и отняла у Серафимьо дождевик. После чего растворилась в коридоре с фиолетово-розовой подсветкой, а мужчины торжественно вступили в прихожую Баронессы де Какадур.

Раут был весьма представительным. Более одиннадцати светских тусовщиков напирали со всех сторон на тучные телеса каштановолосой де Какадур, втиснутые в футляр платья из чистого презерватина, со страшно откровенным вырезом на груди. Она гоготала без удержу и передышки, как кобылица со смешинкой во рту, и с надменной дерзостью таращилась в лорнетку на вновь прибывших. Не потому, что была хамовата, а по близорукости. Она очаровательно обелозубила Адельфина, которого признала за своего, но в упор не видела Серафимьо. Вот откуда, заметьте, начинается престранное приключение, подстерегавшее до поры наших безупречных во всех отношениях героев, историю похождений коих мы вознамерились поведать...

Оскорбленный в лучших чувствах, Серафимьо стал белее сахара. Однако одним тычком Адельфину удалось вернуть ему природный цвет лица. Оркестр настраивался. Хроматическая губная гармошка пережевывала томный фокс на мотив собачьего вальса. По ходу действия Серафимьо распознал седьмую по счету умственно отсталую, похожую на недотянутую седьмую в септаккорде, и, заключив здоровенную ярко-рыжую дебилку в объятия, безо всякого сопротивления увлек ее, вертя крупом, в вихрь спазматических телодвижений. Такая уж у него была манера танцевать. Адельфин сгреб Баронессу в охапку, и обе пляшущие четы принялись выкрикивать нечто непотребное и плотоядно вихлять бедрами в такт непристойному ритму, причем у дамочек от напряжения заблестели под мышками стеклянные бусины.