Луи де Берньер - Война и причиндалы дона Эммануэля

– Когда научишься разговаривать со мной уважительно и культурно, я тебя отпущу.

Его трясло от злости и возмущения; сев за стол, он постарался приготовиться к следующему собеседованию. Не сдержавшись, полковник наорал на молодую женщину, и та расплакалась.

Через два часа арестованный заколотил в дверь:

– Мне нужно в туалет!

В кабинете полковник прислушался к крикам, и в нем снова поднялось бешенство. Он подошел к двери и с омерзением посоветовал:

– А ты давай, дуй в штаны!

Когда вечером рассерженный полковник уезжал домой на «форд-фальконе» с эмблемой государственной телефонной компании, голодный юрист-радикал мочился в углу камеры.

Жизнь в Уругвае по традиции текла невероятно степенно и безмерно скучно. Долгие годы страной управляли две центристские партии «красных» и «белых», которым полагалась верность по наследству, как «вигам» и «тори» в Британии восемнадцатого столетия. Однако различия в их политике были едва заметны. Вроде либералов и консерваторов в Колумбии.

Положение стало меняться, когда множество энергичных группировок откололись от партий и начали проникать в университеты, где сравнительно праздные детки из высшего и среднего классов имели достаточно свободного времени и денег, чтобы, во всем разочаровавшись, ночи напролет бесконечно разговаривать о том, как нужно все изменить. Глория де Эскобаль, дочка посла, колебалась между «Народным фронтом» и партией «За победу народа», но, в конце концов, предпочла последнюю, хоть та и была гораздо малочисленнее.

Глории было двадцать пять лет, образование она получила в Англии, в брайтонском Родене, и вышла замуж за человека с такими деньгами, что могла вообще ничего не делать, только летать в Буэнос-Айрес за покупками или на восточное побережье позагорать. Зиму она обычно проводила в Италии.

Родив мужу сына, она заявила, что желает поступить в университет. Муж и родные были против, но Глория все равно уехала, и супруг не давал развода, пока ее связи с левацкими группировками не стали чересчур неприличными и опасными. С согласия родителей Глории муж забрал сына и позже выиграл дело о попечительстве, так что Глория решила завести еще одного ребенка сама, неважно от кого.

Она не принадлежала к числу террористов, но из-за их деятельности вскоре стало неловко считаться левым. Безмятежное правительство, как и все население страны, в растерянности металось, стараясь угадать, откуда прилетит очередная бомба и кого в следующий раз прикончат. Террористы полагали, что швыряться булыжниками, как парижские студенты, неэффективно и годится для неженок. Как и все, они сильно удивились, когда разгневанные военные захватили власть и жестоко взнуздали страну на одиннадцать лет.

Маленькая партия Глории де Эскобаль формально оставалась легальной, но Глория уже замечала, что знакомые лица исчезают, и слышала рассказы о пытках и убийствах. Она собрала пожитки, подхватила на руки ребеночка и уехала в Аргентину. Устроилась в Буэнос-Айресе, сняла очень дорогую квартиру в Бельграно, где и поживала с комфортом на отцовские деньги и свою секретарскую зарплату.

Она уговаривала пришедших за ней вооруженных людей позволить ей взять с собой ребенка, но они сказали, что о ребенке позаботятся, и велели оставить годовалого младенца в квартире одного. Отцу Глории сообщили, что ребенок вместе с Глорией в тюрьме. Глории сказали, что ребенок у ее отца. Младенца отвезли в Сантьяго-де-Чили и утопили в общественной уборной. Те, кто арестовывал Глорию, забрали все ее вещи и выгодно продали.

Глории завязали глаза и отвезли на недавно ликвидированную фирму «Инженерные работы Ондетти»: во всем здании ни души, кроме арестованных. Глорию столкнули по железным ступеням в подвал, за спиной с металлическим лязгом захлопнулась дверь. Повязку не снимали две недели, разговаривать не разрешали; Глория поразилась, когда из перешептываний охранников поняла, что и они, и все заключенные – тоже уругвайцы.

За две недели ей дали поесть три раза, и она совсем не спала из-за криков истязаемых и оглушительной музыки, которой мучители пытались эти крики заглушить. Заключенных пытали группами, но иногда Глорию уводили одну.

По сравнению с аргентинцами, уругвайцы были весьма цивилизованными палачами. Глории просто скручивали сзади руки рояльной струной и подтягивали к балке, а ноги окунали в чан с соленой водой. Через нее пропускали электрический ток, поднося контакты чаще всего, конечно, к груди и гениталиям. Предполагалось, что мучители должны спрашивать об уругвайцах, прячущихся в Аргентине, и кого из активистов левого движения она знает в Уругвае, но обычно они об этом забывали.

Глории повезло: у нее всего лишь несколько недель не действовали руки, а потом ее отвезли на военный аэродром и переправили в Монтевидео, где посадили в тюрьму, но не пытали и не убили. Все потому, что аргентинцы подсказали уругвайцам великолепный способ узаконить арест – очередной образец сотрудничества разведслужб.

Группу заключенных из Буэнос-Айреса затолкали в грузовик и отвезли в местечко под названием Вилья-Маравильоса. Там их загнали в какую-то комнату и держали, пока военные под завязку набивали здание оружием и боеприпасами.

Когда приехали телевизионщики с камерами, одураченных заключенных вытолкали из помещения и строем вывели в наручниках из поселка. Потом запустили в здание телевизионные бригады и предъявили им тайный склад оружия террористов.

Поскольку теперь Глория находилась в тюрьме официально, отец-посол мог использовать связи, чтобы ее вызволить. Тюремный психиатр под неким стимулированием поставил Глории диагноз «временное помрачение рассудка, вызванное промыванием мозгов», и ее выпустили при условии, что она покидает Уругвай, а посол лично отвечает за дальнейшее поведение дочери.

Бездетная и бездомная Глория скиталась по тем странам Латинской Америки, куда еще пускали, и наконец встретилась в Мехико с Ремедиос – та набирала в свой отряд партизан-изгнанников. Глория перестала быть коммунистом-теоретиком, который сочувствует террористам издалека, и примкнула к Ремедиос, став коммунистом-практиком, то есть террористом.

В горах Глория утратила внешность и манеры дамочки из высше-среднего класса, но образованность и убежденность придавали ей сосредоточенную уверенность в себе, что внушало уважение другим партизанам. Все без слов понимали: случись что с Ремедиос, место командира, скорее всего, займет Глория. Она выбрала себе в любовники Томаса, но после перенесенных пыток родить от него уже не могла.

Глория и донна Констанца стали близкими подругами – с одной стороны, удивительно, с другой – вовсе нет. Неудивительно, потому что их сближало происхождение, но удивляло вот что: Глория – очень серьезная, думающая и словно обреченная не познать больше счастья, а донна Констанца – до невозможности ветреная, не выносящая разговоров о политике и постоянно безумно счастливая. Возможно, они сошлись, потому что были прекрасными воительницами, потому что Гонзаго и Томас – братья, и еще потому что находили друг в друге качества, которым можно позавидовать.