Лев Александров - Две жизни

Целый день тащились по пыльным проселкам. В деревнях у колодцев сразу выстраивалась очередь с кружками, котелками. Кто-нибудь приносил ведро из ближайшей избы. Бабы выходили, смотрели жалостливо.

— Куда ж это вас гонят, молоденьких таких?

Из толпы весело:

— Военная тайна, бабоньки!

— И ружьев не дали. Видно, не хватает ружьев-то.

К вечеру пришли. Большая деревня. Расселили по пустым амбарам, выдали одеяла, соломой набитые подушки. По одному соломенному тюфяку на троих: поперек ложитесь!

Разбили на взводы и отделения. Весь биофак — один взвод, курс — отделение. Взводным — Валька Творогов, здоровый длиннорукий сутулый парень с четвертого курса. Известен на факультете. Мастер спорта по джиу-джитсу.

Ужинали остатком сухого пайка, выданного еще в Москве. Перед сном Творогов собрал весь взвод — человек пятьдесят — перед своим амбаром.

— Распорядок, значит, такой. Будем рыть противотанковый ров. Разметки уже готовы. В поле за деревней. Ходьбы отсюда минут двадцать. Начало работ в шесть утра. Завтрак прямо в поле, часов в десять, будут привозить. Так что кружки, ложки, миски — с собой брать. Конец работы — семь вечера. Обед, он же ужин, в восемь, по отделениям. Норма — шесть кубов в день на человека. Норма серьезная, так что вкалывать придется на совесть. У нас во взводе я устанавливаю такой порядок: пятьдесят минут работать, десять минут отдыхать. После завтрака двадцать минут перекур. С трех до четырех час отдыха. Все. Командирам отделений взять по два человека и со мной за лопатами и ведрами для воды и жратвы.

В первый же день после завтрака в облаках пыли лихо подкатил грохочущий мотоцикл. Когда пыль рассеялась, увидели: стоит маленький толстый человечек в военной фуражке и, несмотря на жару, в черной комиссарской кожанке. Из-под кожанки высовывалась кобура. Те, кто поближе, заметили: кобура пустая. Высоким голосом, сильно картавя, человечек закричал:

— Всем встать! Ближе, ближе подходите. Товагищи! С вами говогит товарищ Когкин Абгам Наумович. Я начальник и главный инженег стгоительства военных укгеплений, то есть пготивотанковых гвов всего участка. Я отвечаю пегед вышестоящими огганами за пятьдесят километгов укгеплений, а вы отвечаете пгедо мной. Пгедупгеждаю, я человек стгоий, буду взыскивать и наказывать по законам военного вгемени. Агитиговать вас не надо. В тгидцати метгах от вас пагагелльный гов гоют московские габочие. Студенты! Докажите, что вы можете габотать не хуже! Когда кончите, сюда пгидут части непобедимой Кгасной Агмии, они остановят вгага и погонят его обгатно. Гебята! Не Москва ль за нами! Наше дело пгавое, вгаг будет газбит! Под знаменем Ленина, под водительством Сталина, впегед, к полной победе над фашисткими гадами!

И тут же уехал. Через минуту услышали:

— Всем встать! — перед химфаковским взводом.

Самой популярной присказкой в университетском отряде, прекращавшей любые споры и конфликты, стала " Вот пгиедет Когкин, Когкин нас гассудит".

Неделю было плохо. Кровавые мозоли на руках. Мышцы спины и плеч ныли по утрам почти непереносимо. Но уже к середине следующей недели Борис втянулся. Начал давать норму. Вечером уже не лежал пластом, не в силах (да и желания не было) дойти до ведер с супом и кашей. Теперь уминал по две порции с добавками, благо в еде не ограничивали. К концу июня в отряде осталось человек десять так и несмогших преодолеть себя. Кто-то, вспомнив Джека Лондона, назвал их «чечако», — привилось. Деление на «чечако» и «настоящих» было четкое.

Как-то в перерыве после завтрака к студенческому рву подошли трое из рабочего отряда.

— Эй, стюдентики! Небось и лопату держать не можете. Выходи, кто смелый, подеремся. Вроде матч по боксу устроим. Дрейфите?

Молчание. Потом, не спеша, встал Творогов.

— Драться не будем. Без перчаток боксировать, — челюсть свернем, зубы выбьем, а потом отвечать? Побороться можно.

— Ну, давай бороться. Выходи, Никита.

Вышел двухметровый парень. Широкое, заросшее щетиной лицо. Неохватная грудь. Скинул ботинки.

— Босиком сподручнее. Кто из ваших-то?

На "ничью землю" поднялся Валька. Рядом с Никитой казался хлюпиком. На голову ниже, сутулый, плечи вперед, руки плетями. Валька тоже был босиком, в одних трусах.

— Куда ж ты, такой, лезешь? Я ж тебя соплей перешибу.

Никто и уследить не успел. Огромное тело Никиты мелькнуло в воздухе через голову пригнувшегося Вальки и распласталось на лопатках. Никита вскочил.

— Ах ты, мать твою… На быстроту взял. Я и собраться не успел.

Теперь собрался. Руки лопатами вперед, пригнулся, мелкими шажками идет на Вальку. Тот потихоньку пятится. И вдруг бросок вперед налево. Борис увидал: Никита на животе вытянулся, Валька сверху, правую никитину руку за спину вывернул и вверх к шее тянет. Никита губы прикусил, терпит. Потом шепотом (тишина стояла, все услышали):

— Пусти, руку сломаешь.

Больше рабочие студентов не задирали. Так и прожили рядом два месяца, не пересекаясь.

По вечерам взводы смешивались. Часто собирались у физиков. Там была гитара. Один второкурсник хорошо пел Вертинского и Лещенко. Читали стихи. Борис впервые услышал Цветаеву. "Поэма горы" потрясла. Но особенно запало "Вот опять окно, где опять не спят. Может пьют вино, может так сидят, может просто рук не разнимут двое. В каждом доме, друг, есть окно такое". Читали Мандельштама. Борис раньше только слышал: был такой поэт, акмеист, теперь враг народа. Бориса поразило, какие разные стихи: то — изысканные, подчеркнуто отрешенные от сегодняшнего, мелочного, то — с надрывом, полные подавляемого отчаянья: "Я скажу тебе с последней прямотой…". Борис иногда тоже читал. Не любые, конечно.

Поражала откровенность разговоров. Парнишка с Истфака интересно проповедовал индийскую религиозную философию.

Как-то в конце смены к Борису подошел незнакомый парень с мехмата.

— Ты Великанов?

— Я.

— Говорят, ты стихи пишешь. Понимаешь, наши ребята начали писать гимн отряда. Написали только припев. На мотив "Кони сытые бьют копытами, встретим мы по-сталински врага". А дальше заклинило. Не поможешь?

— Прочти припев.

— Стой под скатами, рой лопатами, нам работа дружная сродни. Землю роючи, матом кроючи, трудовую честь не урони".

— Ладно, завтра принесу.

Вечером быстро сделал песню. Ерунда, конечно, халтура, но все- таки приятно: могу. Песня понравилась. Пели ее часто.