Лев Александров - Две жизни

К закату равнина кончилась, пошли холмы. Идущий на первой машине комбат-1, капитан Щербаков, остановил самоходку, спрыгнул на землю, поднял руку. Сказал подошедшим Борису и Шерешевскому:

— Горючее кончается. Надо ночевать.

Место хорошее. Неширокая лощина между холмами. Ручей, почти родничок, журчит справа по западному склону. После ужина назначили офицерское дежурство на ночь, комбаты дали по два человека в боевое охранение. Ночь темная, новолуние.

Борис лежал у «своей» третьей батареи рядом с Шерешевским, укрывшись с ним одной плащ-палаткой. Несмотря на свинцовую усталость, долго не мог заснуть. Смотрел на усыпанное звездами небо, обрывками мелькали картины прошедшего дня. Опять было стыдно за пистолет, приставленный к затылку Горбунова. С этим острым ощущением стыда заснул.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, проснитесь, вроде немцы. Капитан Щербаков велел разбудить. И капитана Шерешевского тоже.

Горбоносое лицо Полякова вплотную к лицу Бориса. Вдвоем еле растолкали Сашку. Быстро дошли до первой самоходки. Щербаков стоял за машиной. Шепотом:

— Тише, тише. Чуете?

Еле слышный шорох, приглушенный топот множества ног, сливающийся в непрерывный шум. Шерешевский сказал:

— Давай посмотрим. Пару белых ракет в ту сторону. Есть ракетница, капитан?

— Есть конечно.

Поляков:

— И у меня с собой, товарищ капитан.

— Вели, комбат, чтобы стали к пулеметам на первых трех машинах.

— Уже стоят.

— Ну, давай!

На несколько секунд стало совсем светло. Шагах в ста сплошной стеной через лощину направо шли немцы. Шли не строем, не колонной, — толпой. Щербаков истошным визгливым голосом выкрикнул:

— Из пулеметов, огонь! И еще ракеты!

Несколько минут немцы шли под пулеметным огнем, не сворачивая, даже не ускоряя шаг. Было видно, еле волочат ноги, вымотаны до предела. Потом наискосок с левого склона несколько десятков автоматчиков перебежками бросились к самоходкам. От следующих минут в памяти пятнами остались отдельные мгновения, словно выхваченные вспышками, из черной ночи. Скошенные пулеметной очередью падающие немцы. Борис с Сашкой спиной к спине за самоходкой. С двух сторон немцы. Тяжелый Вальтер прыгает в руке. Подбежал Кулагин, волоча за шиворот немца. Мальчишка, губы трясутся, по щекам слезы.

— Что с ним делать, лейтенант? Сам пришел, без оружия.

— На хрена он сдался. Отпусти.

И немцу:

— Вэг, вэг. Гэе цурюк, шнеллер.

Никуда немец не ушел. Сел на землю, уткнул голову в колени.

— Хрен с ним, пускай сидит.

Все кончилось. Снова тихо и темно.

— Сашка, я закурю?

— Ты же не куришь. Пожалуйста, мне не жалко. Хочешь — немецкую сигарету, хочешь — "Нашу марку".

— Давай нашу.

Борис закурил первый раз в жизни. Даже в старших классах не пробовал. А тут сразу начал затягиваться. И не кашлял.

На рассвете лощина загудела. Пришли несколько бронетранспортеров с пехотой. Приехал на «виллисе» Суровцев, помпотех на двух «студебеккерах» привез горючее, начарт и начбой со снарядами, кухня.

Рюмин (он вернулся с Суровцевым) принес полведра макарон по- флотски. Борис, Шерешевский, разведчики разложили на плащ-палатке котелки, брынзу, фрукты, полные кружки вина.

Подошел начштаба. Шерешевский вскочил.

— Садитесь с нами, товарищ майор. Не завтракали?

— Не откажусь. Тем более, вижу, с трофеями. Немецкое вино?

— Никак нет, товарищ майор, добровольное подношение благородных жителей, освобожденных от немецких захватчиков.

— Ну-ну. А фрицев, смотрю, намолотили будь здоров.

Уже совсем рассвело. Борис с Поляковым прошли вперед по лощине. Действительно, метрах в ста от самоходок, там, где ночью шли немцы, трупы валялись чуть ли не вповалку. "Царица полей" уже во всю шуровала, — пистолеты и автоматы, часы, сапоги, фляжки со шнапсом. Часа через два, когда подойдут тылы, покойников распотрошат окончательно. Солдатские рюкзаки, офицерские полевые сумки — все будет вычищено.

Тихий стон, русский мат и немецкая ругань. Борис обернулся. Опершись на локти, полулежит обер-лейтенант. Правильные, даже красивые черты лица. Гимнастерка в запекшейся крови. По-видимому, ранен в грудь. Железный крест с дубовыми листьями — все равно что Герой Советского Союза. Малорослый, пожилой пехотинец стаскивает добротные хромовые сапоги, упираясь прикладом карабина оберлейтенанту в грудь. У Бориса комок бешенства подкатил к горлу. Подскочил, взял мужичонка за шиворот. Краем глаза увидел, — Поляков рядом, автомат снял с груди.

— Что ж ты, сукин сын, делаешь? Мало тебе мертвяков кругом?

Солдат вырвался, поднял было карабин, но посмотрев на перекошенное лицо Бориса, выругался и ушел. Борис присел рядом с обер- лейтенантом. Спросил по-немецки:

— Сильно ранены? Встать можете?

— Нет, по-моему, навылет, вроде ничего существенного не задело. Встать, наверное, смогу, но очень ослабел, потерял много крови. Спасибо, что прогнали этого мародера.

Обер-лейтенант говорил тихо, но внятно, на хорошем хохдойч.

— Не за что. Разрешите ваше удостоверение. Оно в планшете? Не беспокойтесь, я сам сниму и найду. Начальник финансовой службы полка. Как это вы ухитрились на такой должности получить такой орден?

— Я не всегда был начфином. До тяжелой контузии я командовал ротой.

— Член нацистской партии?

— Конечно. Член национал-социалистической рабочей партии.

Сказано было твердо, с гордостью. И тут же:

— Послушайте, господин лейтенант (ведь две звездочки это лейтенант, я не ошибся?), что со мной будет?

— Ничего страшного больше не будет. Подойдут наши тыловые части, второй эшелон, вас и других раненых отвезут в госпиталь для пленных, потом в лагерь. Война скоро кончится. Мы победили, это уже всем ясно. После войны вернетесь домой. Думаю, машины придут часа через два, так что у нас есть время. Я хочу у вас спросить. Вы, по-видимому, человек образованный. Вы действительно верите в идеи национал-социализма?

— Верю. И верю, что они победят. Не сейчас. Сейчас мы проиграли. Не вы выиграли, а мы проиграли. Не рассчитали. Но все равно мы победим. Идеи национал-социализма завоюют мир.

— Во все верите? И в расовые теории? Вот рядом со мной старший сержант. Он еврей. Вы его считаете недочеловеком? Низшей расой?

— Его персонально? Нет, не считаю. Вы, и не только вы, не понимаете расовой политики фюрера. Она не направлена против людей, отдельных людей. Евреи — это самый главный, глобальный вопрос. Они — проказа мира. Не тот или другой еврей, а все они, их раса. Их надо уничтожить. Для спасения рода человеческого. Для очищения. И хороших, и плохих, безразлично. Фюрер и мы, немцы, взяли на себя эту тяжелую миссию… Когда-нибудь нас за это благодарить будут. Да и теперь народ, простой народ, инстинктивно чувствует нашу правоту. Я же видел на Украине. Нам приходилось защищать от них евреев. Потому что наша задача не убивать людей, а тем более не грабить людей, а решить великую проблему очищения человеческой расы. Я устал, господин лейтенант, я больше не хочу разговаривать.