ШАНЬ СА - ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ

Я робко спросила, смогу ли однажды стать птицей. Нянька улыбнулась, но не ответила.

— Бабочкой, стрекозой! — воскликнула я. Мысль о крыльях и полёте приводила меня в восторг.

Внезапно радость сменилась страхом. Кем будет моя мать, когда я стану бабочкой? Мамой-бабочкой? Возможно ли это? Или она окажется принцессой, птицей, деревом? А вдруг она не узнает меня и не одарит своей любовью? И где будет мой отец? А мой брат? Кем были мои предки и зачем их почитать, если всё преходяще?

— Нужно молиться, дитя моё, и с благодарностью принимать свою участь.

Я больше не слушала Ли. Я мысленно представляла себе наш оперный павильон, где одни певцы гримировались, другие уже играли на сцене, а третьи, сидя на земле, ждали своего выхода. Я почувствовала себя ужасно одинокой.

Кто я такая?

Я слезла со стула, чтобы нянька могла одеть меня, и тут заметила, что браг подглядывает в окно. Он хотел убежать, но я его окликнула:

— Ты слышал, Чунь И! Я была бабочкой и летала!

Он ухмыльнулся и исчез за деревом.

Я ужасно разозлилась и поклялась, что найду брата в следующей жизни и буду мучить его, сколько захочу.

Потом я пошла к Матушке, чтобы съесть утренний рис. Из-за сломанных пальцев перебинтованные ноги посинели, кровоточили и гноились. Ходить было так больно, что слёзы сами текли из глаз.

Матушка в то утро выглядела озабоченной. Она вздохнула, увидев, как я хромаю, и взяла меня на руки.

— Бедная крошка! Когда-то давно мать сыпала камни мне на пальцы — чтобы побыстрее сломались. Выбора у нас нет, иначе хорошего мужа не найти.

От неё пахло белым мускусом. Её нежные слова облегчали мою боль.

Когда мы поели, служанка убрала со стола. Матушке принесли чернила, бумагу, расчётные книги и деревянные счёты, и она приготовилась принимать управляющего и счетовода.

Желая утешить и вознаградить меня за терпение, с которым я переносила боль в перебинтованных ногах, Матушка не отсылала меня, когда занималась делами. Я сидела рядом с ней на стуле и рисовала кисточкой. Мне нравился этот особый момент тишины и покоя раннего утра. Матушка унаследовала от своего отца замечательную деловую хватку. Она отлично разбиралась в бухгалтерии. Она считала, принимала решения и отдавала распоряжения спокойно, но твёрдо, объясняла всё просто и понятно, требуя беспрекословного повиновения. Те, кто допускал промах или ошибку, обязаны были подробнейшим образом объяснить свои действия. Взгляд у Матушки был такой проницательный, что лгуны неизменно выдавали себя, бледнея от страха.

Тем утром, после ухода управляющего, я решила заставить Матушку поклясться, что она останется со мной и в следующей жизни, но тут появился отец. Я поклонилась и оставила родителей одних.

Сидя в соседней комнате, я слышала ворчание отца. Он жаловался на жару, слишком яркий свет, продувной ветер и нерасторопность слуг.

— Вам бы следовало поменьше курить, — спокойно отвечала Матушка. — Это вредит вашему здоровью.

Отец фыркнул.

— Глупости! — воскликнул он. — Всё это глупости!

— Вы сильно исхудали за последнее время, — настаивала моя мать. — Мне говорили, что несколько лет назад в Гуань Дуне закрыли курильни, конфисковали и прилюдно сожгли весь опиум. Его вредоносное действие общеизвестно.

— Умолкни, глупая женщина! — Отец повысил голос. — Не лезь в мои дела.

Он замолчал, пытаясь справиться с гневом.

— Жизнь подобна медленно текущей реке. Всё в ней непостоянно, всё течёт, всё меняется, всё исчезает. Можно стать богом здесь, в нашем мире, если плыть по течению, не иметь никаких привязанностей и не бояться смерти. Опиум — носитель духа. Он ведёт нас через несбыточность и позволяет слиться с вечностью.

Матушка ответила не сразу.

— По моему скромному разумению, вечность проходит сквозь нас, если мы почитаем предков и научаем детей покорности, уважению и верности.

Раздался звон разбитого стекла.

— Детей? — вскричал мой отец. — У меня — увы — всего один сын, да и тот — недостойный и ни к чему не пригодный. Ты так и не поняла, что слава нашей семьи осталась в прошлом. Ничто не вечно. Сегодня у моего дома крепкие стены, завтра он превратится в груду камней. Бессмысленно, всё это бессмысленно…

Он вышел, повторяя слово «бессмысленно».

Вдохнув опиума, курильщик мгновенно опускается в бездну, где тепло и тьма накрывают его, как саван. А потом неожиданно приходят лёгкость, тишина… бесконечность. Дух, отделившись от тела, витает на такой высоте, где настоящее, прошлое и будущее переплетены, смешаны воедино. В опиумных грёзах мой отец видел мир цветным и прекрасным и размышлял о бренности бытия.

Когда путешествие в страну богов подходило к концу, отец снова обретал связь с реальностью. Он открывал глаза и видел перед собой полутёмную, как пасть чудовища, курильню. Отец поднимался с лежанки и звал слуг, но те не шли, и тогда он сам открывал дверь, и солнце давало ему знать, что он вернулся к вечным тяготам земной жизни.

Сразу после рождения моего отца дедушка исчез из дворца. Кто-то говорил, что он перешёл в католическую веру, другие утверждали, что он стал одним из вождей Боксёров и отрезал головы иноземным Дьяволам.

Мой отец был хилым ребёнком. Его растили женщины, а он мечтал стать генералом. Но дедушка, которого отец почитал, всё не возвращался, чтобы приобщить его к большому миру. От отчаяния мальчик заболел. Его уложили в постель, под груду шёлковых стёганых одеял. Покои топились круглый год, врачи прописывали ему лекарства, но ни пиявки, ни ласточкины гнёзда, ни королевское желе не помогали. Мальчик слабел, кашлял, его тошнило, у него всё время болела голова, он был угрюмым и дурно обращался со слугами. Слава, воинская доблесть, путешествия, столица — всё оставалось за вышитым пологом его кровати. Очень редко, в хорошую погоду, мальчика выносили из его полутёмной комнаты в сад. Он лежал на кровати, укрытый одеялом до подбородка, и смотрел в небо, на пролетающих мимо птиц. Это летела его юность.

Выйдя из курильни, отец вспомнил о своём недостойном сыне, о наследнике, который ненавидел учиться и отказывался чтить предков. Им овладела ярость, и он бросился в павильон Древнего аромата.

Меня в то время учили вместе с братом, чтобы ему было легче и веселее. Моя горничная, слуга брата и мы с Чунь И каждый день после полудня приходили в этот прямоугольный, построенный каким-то забытым предком павильон. Его стены были голыми, мебель- простой и старой, чтобы учеников ничто не отвлекало от занятий. Кипарисы с узловатыми ветвями защищали павильон от солнца.

Мой брат ненавидел бездействие и потому терпеть не мог занятия. Блеющий голос старого наставника действовал на него усыпляюще. Иногда он развлекался, наблюдая за мухой. Стоя за окном, отец увидел, как брат вырывает страницы из лежавшей перед ним книги, жуёт их, скатывает в шарики и бросает в затылок слуге.