Салчак Тока - Слово арата

Идеей расчистить дорогу через Калдак-Хамар Сундувей загорелся, как только его избрали секретарем. Агитировать ему много не пришлось. До того был тяжелым путь через перевал, что иные араты, даже не верящие в бога, на подступах к Танды читали молитвы, обращались за благословением к шаманам и ламам. Зимой по таежной тропе с трудом можно было провести навьюченного вола.

Да что рассказывать! Мы сами только что натерпелись на этом перевале.

ЦК поддержал решение партийного хошкома Теса и объявил строительство дороги всетувинским, всенародным делом. Это еще больше воодушевило Сундувея.

Потянулись к подножию перевала отряды добровольцев со всех сторон. Сотни молодых аратов с привязанными к седлам топорами, пилами, лопатами направлялись боевыми отрядами в предгорья Танды. Во главе одного из отрядов — Дарзыг.

— По этой дороге, — говорил молодежи командир, — в начале тридцать первого года ехали мы с винтовками и пулеметами. Гнали разбойников мээрена Дамдыкая. Лошадиному помету не давали остыть. Мы с Кижир-оолом проводниками были… Одолели бандитов! Теперь и с феодалами окончательно расправились. В руках у нас другое оружие — оружие труда. Хорошо, друзья мои! Душа поет!

И пели парни.

…Смотри и слушай, Калдак. К тебе идут люди всей Тувы, движутся целыми хошунами. Штурмом возьмут они твои неприступные кручи, разгладят твои горбы, осушат твои болота. Они одолеют тебя, Калдак, потому что люди теперь свободны, крылаты!

И гремела песня:

…Вот и Калдак. Все подступы к нему, все холмы вокруг — будто лагерь огромной армии. Каждый хошун прислал своих людей. Палатки, шалаши. Всюду развевались красные флаги.

А по ночам загорались костры… Жаркие, шумные, веселые, как песня. Тихие и задумчивые. Одни — в ущельях — озаряли серые скалы. Другие пылали на ровной поляне, выхватывая из темноты густые ели и лиственницы. Третьи, как волчьи глаза, сверкали в открытой долине… Не счесть их, костры Калдака!

У каждого костра — свой кружок, своя песня, своя история, чаще всего забавная.

Особенно шумно было у тоджинцев. Никто не мог тягаться с ними в искусстве разжигать костры. Весело поднималось пламя.

Посмотрите, как тоджинцы укладывают сухие дрова, как набрасывают сверху еловые ветки… Сделайте все точно так же, как они, а такой костер все равно не получится.

Старый охотник Бараан Мырлаа с жаром рассказывал об одном из бесчисленных своих таежных приключений. Он, как кряжистое дерево, которое не возьмут ни пила, ни топор.

— В руках у меня ружье. Стреляю! А он, черт этакий, на дыбы поднялся, пасть разинул, лапы ко мне тянет… Я еще раз выстрелил. Он поднялся — и опять на меня. Что такое? Ну, думаю, теперь все. А медведь ревет. Все ближе ко мне. Я чуть не упал — через поваленное дерево перескочить хотел. Гляжу — он уже сзади рвется ко мне. Отхватил кусок тужурки — косулья тужурка на мне была, — дерет лапами. Пока он клочья эти лохматил, еще успел я зарядить. Что же, думаю, разве я не охотник, не сын охотника?.. Доконал. А страху, конечно, натерпелся.

— Хаа, вот герой! — послышался насмешливый голос из темноты.

— Да, ты бы на его месте…

Мырлаа улыбался. Его дело рассказать. Начать только. Сейчас обязательно кто-нибудь вставит: «А вот со мной было…» Так и есть.

…Вскоре у Калдака еще прибавилось шума и грохота — пришла колонна машин из Советского Союза. Зарокотали тракторы, пошли в наступление грейдеры.

— Вот это да! — восхищались араты, никогда не видевшие таких машин.

— Землю как мягкий сыр режут!

— Пустить бы их в нашу степь…

Покорился перевал. Легла через него широкая дорога. Ликовала вся Тува.

Большой был праздник. Пир устроили. Боролись силачи. Состязались на скачках лучшие наездники.

По увалам и долинам разнеслась новая песня:

…Два дня над Каа-Хемом и его притоками не умолкали раскаты грома. Два дня лились с неба потоки воды. Терзиг вырвался из берегов и ревел, никого не подпуская к себе. Бешеная стремнина отрывала от берега целые островки вместе с деревьями. Кружа на перекатах мутную пену, с ревом и стоном свиваясь в водовороты, несла река к низовьям бугристые валы.

Разом густо зазеленели обширные поймы. Качались на ветру бесчисленные алые фонарики-бутоны диких пионов. Горели среди зелени белыми, желтыми, красными огоньками лепестки таволожника, которыми любят лакомиться медведи и маралы. Улучи минуту, когда порыв ветра промчится по этому раздолью цветов и трав, вдохни полной грудью воздух Терзига, и ты узнаешь, как может благоухать земля.

Была середина июня. На пути к золотым приискам Харала я завернул в аал моих родных и застрял. Пришлось ждать, пока прояснится небо, успокоится река, просохнут дороги.

Многое изменилось в жизни моих близких за последние десять лет. Незаметно выросла племянница Сюрюнма и, соединив свою судьбу с Сарыг-оолом из Усть-Копто, перебралась к нему. Там же обосновался и брат Пежендей. Младшая сестра Будуней расписалась с Арланмаем из Бельбея и переехала к нему. Один Шомукай остался холостяком — возит почту между Терзигом и Харалом.

Как и по всей Туве, бедняки Мерген-Терзига получили в личный надел овец и коз, до пяти коров, стали хозяевами пашен, лугов и пастбищ — лучших земель, которыми прежде владели феодалы Таш-Чалан с Тожу-хелином и кулак Чолдак-Степан.

…На пригорке, возле самого Эртине-Булака, где прежде возвышались островерхие берестяные и лиственничные чумы, выстроились в ряд молодцеватые домики, похожие на желтые шкатулки с коричневыми и зелеными крышками.

И у моей Албанчи прибавилось в доме. И кровать у нее железная, и машина швейная, и умывальник. А как красиво стояли вдоль стен узорчатые сундучки со всякой всячиной, а сколько полотенец махровых, а посуды на полках — стеклянной, фарфоровой, металлической.

При встрече я сказал ей:

— Года-то наши идут, сестрица. Переехали бы вы ко мне. Вместе-то лучше.

Албанчи рассмеялась. Погладила меня по голове.

— Кто же, сынок, возражать станет. В Кызыле, конечно, лучше. Но подумай, могу ли я наши места бросить, где родились, где выросли… Что мне теперь? Сестры, братья — семейные. Все вы работаете, все помогаете мне. Что же мне, сынок, еще-то нужно? Здесь мать наша Тас-Баштыг билась, бедная, нас выхаживала. И кости тут сложила. Никуда я отсюда не поеду…

У сестры под глазом задергалась жилка. Она раскурила трубку и стала жадно сосать чубук.

— Дети ваши, — сказал я, — и мы, ваши младшие братья и сестры, разбрелись кто куда. Трудновато вам одной-то жить. Давайте ко мне поедем. Поверьте, сестричка, всем нам хорошо будет.