Александр Покровский - Сквозь переборки

А потом ему нанесли удар наискось, через все тело, с правого плеча и до пояса. Рассекли.

И он упал.

В этот момент он очнулся. Болело плечо и все тело. Правая рука висела плетью. Он со стоном дотащился до зеркала, там он стянул с себя курточку и уставился в свое отражение.

От правого плеча наискось до пояса шел безобразный шрам.

– Женя, что это?

Он немедленно был у Женьки.

– Что произошло? – спрашивал Женя. – Где ты так? Ударился?

– Я у тебя спрашиваю, что это, а ты у меня? Я не знаю, где это! Не знаю! А если бы и знал, то ты мне все равно не поверил бы! Ты же мне не веришь?

– Погоди! Не ори! Дай пощупать!

– А-а-а!!! Больно же!

Женя отдернул руку.

– Нож? Ты сам себя порезал?

– Я? Сам себя? Я что, похож не сумасшедшего?

– Подожди, но рана-то старая! Шрам же совсем старый!

– А болит!

– Сильно?

– Так, что я сейчас сдохну! Дышать трудно! Я стоять не могу!

Он свалился на стул. Женя смотрел на него во все глаза. Он сидел, сморщившись.

– Ну что ты на меня смотришь так? Мне даже говорить тяжело.

– Погоди, сейчас обезболим.

Женя сделал укол. Что он вколол, неизвестно, но боль утихла, стало даже смешно. Он рассмеялся. А потом он начал говорить, но как-то глупо. Глупость какую-то. И язык заплетался:

– Великий хан сказал, что мы пойдем через степь, и весь мир будет нашим, потому что мы дадим этому миру закон. Закон будет править миром. Это очень важно. Очень. Миру нужен закон. Этот мир забыл закон. Это очень важно. Все должно быть законно. – Мысль начала путаться. И вдруг он перешел на другой язык. Слова сыпались и сыпались. Он говорил скороговоркой. Женя вслушивался в эту речь. И это было не бессвязное бормотанье. Речь. Вполне осмысленная.

Женя уложил его на кушетку. Он закрыл глаза, но продолжал бубнить. Потом он опять заговорил на русском:

– Сеча! Рубились! Я убил его. Вместе с конем. Рассек до седла. А этот напал сзади. Я успел повернуться, успел.

А теперь он спал. Дыхание успокоилось. Женя держал его за руку и измерял пульс. Сначала он никак не мог его сосчитать – неужели двести? Потом получилось сто, потом девяносто, восемьдесят, шестьдесят, сорок.

Сердце почти не прослушивалось, а потом – пятьдесят, шестьдесят, семьдесят – чудеса.

Шрам исчезал на глазах. Он сначала побледнел, потом медленно начал сжиматься, а после и вовсе исчез. Женя ничего не понимал – шрам был только что. Он ощупал – ничего, ни малейшего намека.

Наш герой спал. Его звали Димой – мы вам его еще не представили.

Дима спал. Женя накрыл его одеялом и сел рядом – черт знает, что это!

Такого не бывает. Не должно быть. Он нес какую-то тарабарщину. Нет, там все было осмысленно. Это не бред. И шрам. Шрам может появиться и исчезнуть на глазах? На семидесятые сутки похода?

Дима очнулся.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил его Женя.

– Где я?

– В амбулатории.

– Давно я здесь?

– Часа три.

– А вахта? Я же стоял на вахте!

– Подменили тебя. Ты больше не стоишь на вахте.

– Почему?

– Потому что у тебя давление скачет и сердце шалит.

– Ты думаешь, что это сердце?

– А ты думаешь, это что?

– Я ничего не думаю. Я не знаю.

– Сердце. А может быть, нарушение мозговой деятельности. Может, что-то с сосудами. Нарушение кровоснабжения.

– Нарушение…

– Только не бойся.

– Я не боюсь… Так ты думаешь, что все это из-за нарушения…

– Кровоснабжения мозга. Может быть. Что-то ему – твоему мозгу – не понравилось, и он выдает видения. А может, ты отравился. От этого тоже могут быть глюки.

– Отравился…

– Ну да. Розовые сны.

– Розовые…

– Цветные.

– Нуда…

– Ты что-нибудь помнишь?

– Все как в тумане…

– Вот видишь!

– А шрам?

– Какой шрам?

– Мой шрам!

– У тебя был шрам?

Дима глядел на Женю во все глаза:

– Слушай… ты чего? Ты мне опять не веришь?

– Во что не веришь? Ты про что?

– Я про удар мечом.

– Мечом? Это был меч?

– А-а-а! Так все-таки был? – Дима обрадовался. – Был меч!

– Хорошо, – усмехнулся Женя, – допустим, был!

Дима немедленно нахмурился:

– Ты со мной разговариваешь как с больным.

– А я должен с тобой разговаривать как со здоровым?

– Я не сумасшедший!

– Да? А как ты объяснишь то, что только что говорил на древнемонгольском языке?

– А я говорил?

– Да!

– Ты знаешь монгольский?

– Я знаю слово «Чингисхан»!

– И я говорил, что я – Чингисхан?

– Не знаю, – Женя смотрел на него внимательно, – но ты долго говорил. И это был не бред. То есть бред, конечно, но уж очень осмысленный.

– Ты считаешь, что я болен?

– А ты как считаешь? Мечи? Что там еще? Копья? Стрелы? Исчезающие шрамы? Что еще? Действительно, у тебя колоссальное здоровье! Дай я послушаю сердце.

От Жени он ушел через несколько минут. Ночь. В отсеках только вахтенные, и потому все вокруг так пустынно. Кажется, корабль сам идет под водой. Такое космическое чудище. Он шел и шел по бесконечным проходам, перебирался через переборки, люки – его будто несло потоком, совсем как клетку крови внутри организма, и отсеки то увеличивались до небес, то стремительно сжимались. Фу! Надо прийти в себя. Вот сейчас вроде получше.

Мир вокруг точно обрел дополнительный, неведомый ранее объем, стал многослойным.

Многослойный мир. Вот оно: мир стал большим. Тут много реальностей. И все они живут рядом. Просто они не сталкиваются. Вернее, они сталкиваются, но не для всех.

Он зачем-то пошел не в нос корабля, где была его каюта, а в корму. Он открыл дверь в шестой отсек. Как только он отрыл переборочную дверь и боком нырнул в шестой, он тут же застыл на небольшой площадке рядом с дверью. Дальше отсека не было. Был огромный огненный мир. Он стоял над ним на высокой площадке, а внизу – метров пятьсот, не меньше, и вперед, на сколько хватает глаз, простиралась долина, охваченная потоками лавы. Горело все: и земля и воздух. Где-то там, внизу, угадывалась шевелящаяся масса. Это были люди. Они копошились в лаве, вскидывали руки, извивались и почему-то не сгорали. А над всем этим миром летали огромные хвостатые твари. И все это покрывал гул. Это был гул топки.

Он медленно отступил обратно в пятый отсек, закрыл дверь, постоял, а потом опять ее открыл – за дверью был шестой отсек. Все исчезло – огненный мир исчез.

Сердце уже не колотилось как бешеное. Оно просто учащенно билось – он начал ко всему привыкать.

Ну? И что теперь? Опять идти к Жене?

Он пошел к штурманенку. Штурманенок – младший штурман, или командир группы, Сашка Тушин – был другом. Сашка – жизнелюб и балаболка. Он его заболтает. Ему надо сейчас, чтобы кто-нибудь его заболтал. Каюта штурманов помещалась в том же втором отсеке, что и его каюта, и Сашка должен был быть на месте – он недавно сменился с вахты и, конечно же, еще не спит, лежит и читает книжку.