Александр Покровский - Бортовой журнал 3

Нет. Есть новое в природе.

Подводников можно спасать с любой глубины.

Есть такие перфторуглеродные жидкости. Это газопереносящие жидкости, с их помощью можно поглощать кислород и удалять углекислый газ. Если заполнить ими легкие, то кессонная болезнь подводнику не страшна. Можно всплывать с любой глубины без соблюдения режима декомпрессии.

Когда то, в далеком 1986 году, начались работы с этими жидкостями.

И каков же был результат? Собаки дышали, как рыбы.

Для них был создан и испытан аппарат жидкостного дыхания.

На испытаниях создавались условия подъема испытуемых в течение тридцати минут с глубины в семьсот метров.

И что же? Все собаки остались живы.

Вот и с подводниками бы так. Увы! Денег нет.

Подождем, пока это заново изобретут японцы, а потом купим у них.

«Новая газета» пригласила меня на прогулку на теплоходе. Хорошо: река, и солнце, может быть, скоро выглянет из-за туч.

Пока теплоход «Денис Давыдов» делает разные сложные маневры, чтоб в конце концов пришвартоваться, все стоят на пирсе и болтают.

До этого мы целый час шлялись и у всех подряд спрашивали: где тут первый пирс. Пирс номер один, у которого и должен был стоять наш «Денис», был, конечно, на своем месте, только он был пуст, и потому мы искали другой «пирс номер раз» – вдруг он именно там и прислонился.

На мое предложение стоять рядом с начальством (где начальство, там и счастье) никто не отреагировал – народ искал пароход самостоятельно. В ходе этих исканий мы, растянувшись на полкилометра, зашли даже на запретную территорию «зада причалов», где размещены склады и все прочее, охраняемое специально обученными на это дело людьми.

Люди проводили наше шествие совершенно спокойными взглядами и спохватились только потом, когда мы уже выходили. Перед самим выходом я обнаружил помещение с буквами «М» и «Ж» и пригласил всех ими воспользоваться, потому что в России так: увидел – пользуйся, потому что больше может не быть никогда.

Ну наконец-то, нашелся наш теплоход, и теперь все наблюдают за его потугами притулиться к пирсу. Но вот он и ошвартовался. Ура! Но вот мы на него и погрузились – еще одно ура. А потом мы на нем пошли, а по берегам какие-то люди сидели, купались и загорали, а на теплоходе пили вино, и играл оркестр, и девушка хорошо пела джаз.

Выражение «японский городовой» я придумал на втором курсе училища.

У меня это вырвалось. Нас не очень здорово кормили в столовой и, как только после обеда строй распускали, мы бежали в небольшой ларек. Там можно было купить пачку молока в пол-литра и коржик. Вот этот коржик у меня и полетел на землю, и, чтоб выразить свое ко всему этому отношение, а матом сказать было нельзя, я и придумал на ходу. Я вскричал: «Японский… городовой!» – второе слово должно было быть таким, какое в обычной жизни никогда бы не встретилось рядом с первым. Поэтому и городовой. А почему японский? А в этом слове есть стаккато. Там есть подъемы и впадины. Это лучше всего описывает состояние, когда ты уже видел, как ты съедаешь этот несчастный коржик, и тут он у тебя из рук валится в самую грязь.

Мы стояли вместе с моим другом Олегом Смирновым. Я и начал экспериментировать со словами. Появилось выражение «Копать мой лысый череп!», которое не прижилось.

Кто-то сказал, что я чемпион по количеству мата на квадратный сантиметр текста.

Мат встречается у меня тогда, когда его невозможно заменить, когда из-за этого опресняется фраза. Обычно я стараюсь заменить мат. Придумываю нечто.

Меру пресности фразы я определяю на слух. Если фраза без мата звучит лучше, значит, мат надо убирать – вот и все.

Считается, что на флоте мата много. Но матрос при командире не матерится.

То есть мат, как и водопад, падает только сверху вниз.

Таким образом, если снизу вверх – это оскорбление, а если сверху вниз, то это изъявление чувств начальства. С физикой все в порядке, если тебя материт начальство.

Это происходит прилюдно. Командующий – известный матерщинник или командир – известный матерщинник, и вот они могут отматерить офицера при всех.

Воспринимается ли это людьми как оскорбление? Иногда – нет, иногда – да. Нет – это когда оно сказано без злобы. Тогда сам говорящий начинает искать, как бы ему это все повкуснее выразить, и тогда это считается не оскорблением, а такой филологической находкой.

На флоте сильно не матерятся. Мат берегут. Он нужен для тех случаев, когда что-то происходит из ряда вон или что-то, связанное с риском для жизни человека. Чтоб его поддержать. Чтоб он схватился за что-то, задержался, не упал с высоты семнадцати метров.

Во время этого крика, а там бывает только крик, человек понимает, что он подошел к краю, что за этим краем только смерть, и тогда он отступает от края – и все живы.

Мат односложен. Он как лай собаки. Недаром же в русском языке есть слово «лается», то есть ругается. С другой стороны, «лаяться», означает быть псом. Это низость.

Мат не должен вырываться наружу. Он для внутреннего употребления. Поэтому он может быть написан в книге, но не для чтения вслух.

Человека припирают к стенке. У него кончаются слова и начинается взбулькивание.

Он кипит, бурлит, его душит ярость. И вот, чтоб эта ярость не выжгла все ему внутри, появляется мат. Он должен перевести все в слова, чтоб не сжечь себя.

Мат– это как клапан. Выпустил пар. Вулкан взорвался, лава потекла. Мат ситуативен. Какова ситуация, таков и мат. Но применять его в жизни нельзя. Это превращается в срам. Слова же срамные. Они для ситуации, в которую человек не должен попадать, но он попал, и ему стыдно, но он их произносит, чтоб сохранить себя, чтоб себя не искалечить.

Это не должно быть повседневным языком.

Есть слово «брешет». Человек не должен брехать.

Я очень долго пускал в народ слово «америкосы».

Я давно его пускал. Оно не приживалось, не приживалось, а потом прижилось. Я уже столько раз его слышал со стороны. Это мой личный вклад в светлое дело холодной войны.

Я впервые назвал североамериканцев «америкосами» в конце 80-х. Из-за них мы ходили в море как бешеные. Так что я очень долго думал, как бы их обозвать.

Вот я им и придумал прозвище – что-то среднее между кокосами и папуасами.

Так и получились америкосы. Сейчас все говорят «америкосы». Я совершенно спокойно к этому отношусь. Мне все равно. Главное же придумать. Вот это занимает.

Слово должно созреть. Ты ищешь, находишь, ставишь его рядом с другими словами, пробуешь.

Ты пробуешь его на язык, на звучание. Все это долго и здорово. Увлекает.

Ты ходишь, бормочешь, прислушиваешься, говоришь сам с собой и снова бормочешь слова – прекрасное ощущение.