Александр Покровский - Бортовой журнал 5

Теперь можно расслабиться, рассупониться, огладив живот.

Порезвились – теперь и отдохнуть не грех?

Где отдыхать-то будем? Новогодние же каникулы на самом носу. Поедем в Лондон поболтать о том о сем с проклятой оппозицией или же к себе домой, на Канары?

Надо! Надо вам отдохнуть. Скоро ж еще одна битва.

А вот интересно, а вдруг ничего нельзя будет сделать, не поймет наш славный русский народ, и уйдет наш президент, всеми любимый, в ту страну, что называется Историей, после чего будет у нас новый президент.

А новые всегда очищают гнездо от старой подстилки.

Что же тогда будете делать вы? Позабыв про любовь прошлую, спешным образом освободите свое сердце для любви нынешней?

Женщин в подобных случаях называют во всем мире всякими ужасными именами – ай-яй-яй-яй-яй!

А как называют в этом случае политологов?

Я понимаю, работа такая. Это же как в бане: обул одного клиента, а на пороге уже следующий. Так и мелькают, и совершенно не успеваешь заметить, на ком какие сапоги.

И различаются те клиенты только по размеру чаевых.

Чаевые запоминаются.

Хочется написать книгу об истории. Об истории того, что происходит в человеческом уме, о том, как все эти лодочки-веточки и вороха чего-то вдруг обращаются в самое восхитительное чудо, в чудо из чудес – в человеческую мысль; как сначала ничего не получается, а возникают только звуки вроде бы даже музыки – то ли свист, то ли шепот, или муки далекого, но милого музыкального инструмента, и на душе случается покой. А потом – она является, летучее создание; она касается тебя только стороной, словно шелковый шарф на слабом ветру, и тут же покидает тебя, будто ее никогда тут и не было.

Я привык к боли. Ссадины, синяки, ушибы – все это из детства, где содранные до крови коленки и локти.

Настоящая боль – это ревмокардит. После девятого класса я заболел гриппом. Тот дал осложнение на гланды, а они подарили мне эту болезнь. Я задыхался на ходу, сердце стучало в ушах. Я и не предполагал, что оно может так стучать. Ходил по стенке. Проходил несколько метров и задыхался, следовало остановиться, переждать. Тогда-то меня и повели на операцию. Надо было удалить гланды.

Новокаин меня почему-то не взял, доктор рвал мне их наживую.

Он спросил:

– Больно? Я кивнул:

– Да!

Я мог только кивнуть, он возился у меня во рту. До сих пор помню хруст своего мяса – его выкручивали, выворачивали.

«Надо терпеть боль! Надо терпеть боль!» – я себе тогда шептал. Шептал не губами – это билось в мозгу.

Боль, боль, боль. Все тело болит после автономки. Я проспал после первой своей автономки шестнадцать часов кряду. На спине. И руки, сложенные на груди, затекли. Я не мог их ни поднять, ни разъять. Было очень больно. Я перевалился на бок и упал с кровати. Там, на полу, переваливаясь с бока на бок, я заставил кровь снова пойти в жилы.

После автономок особенно болели ноги – колени, голеностоп. Хлюпающая походка. У тебя походка становится хлюпающей – нога болтается в ботинке. Она может подвернуться, и тогда она распухнет на глазах.

У меня распухала множество раз.

После последней автономки, в тридцать семь лет, я наутро не мог встать с постели. Никак. Голова моталась по подушке, но не отрывалась от нее. Я полежал, а потом начал медленно вырастать из-под одеяла.

В автономке вы проходите только восемьсот метров в день. И так двести пятьдесят дней в году, потому что в году две автономки, а потом еще бывают контрольные выхода и все прочее.

После этого надо учиться ходить. И ты ходишь, ходишь– никак не находишься. Тело запоминает то, что ты был обездвижен, и оно начинает заранее набирать себе движения. Загодя.

Так получается сверхвыносливость. Ты можешь идти целый день, а потом и бежать или плыть в море часами. Твое тело вносит тебя в окружающий мир. Ты становишься его частью. Ты часть воздуха, как и птица, ты часть побережья, как и бегающий вокруг тебя кругами шакал, и ты часть моря, как и тюлень, что проплыл как-то мимо, а потом вернулся, посмотрел на меня, фыркнул и снова ушел в воду.

Потом, когда ты приходишь домой, болит все тело. Свинцовая усталость наваливается на плечи, гнет к земле. Ты падаешь в койку, чтобы потом проснуться совершенно свежим.

А потом будут штанга и кольца. Ты станешь заниматься на кольцах.

Зачем тебе кольца в пятьдесят пять лет?

А кто его знает. Может быть, все ради боли? Боль – моя юность.

Состояние нашего флота?

Господи! Ну какое может быть состояние, если подводные лодки у нас строятся по 11 лет и все никак не достроятся.

Раньше считалось, что через 10 лет лодка должна уже становиться в средний ремонт, а теперь она через 10 лет только из цеха вышла, для того чтобы встать в сухой док.

В чем проблема? Говорят, что комплектующих нет. В советские времена вся страна напрягалась изо всех сил, чтоб создать себе армию и флот. Все это закончилось полным крахом и перестройкой, после которой вот уже больше двадцати лет никак не набрать комплектующих.

У подводной лодки очень сложные внутренности. Это не просто космический корабль. Это космический корабль огромных размеров. Вот и тужимся. То кингстонов не хватает, то «Булава» не летает.

Конечно, можно сказать, что как изделие назовешь, так оно и полетит, и что булава, вообще-то, летать не должна, она должна у Ильи Муромца на руке висеть, а в отдельных случаях бить окружающих по голове. Вот она и висит. И по голове она тоже бьет.

Уже всем настучали по голове, вот только толку никакого.

Многие годы наша промышленность не получала денег.

«Дайте денег! Дайте денег!» – вот такие были лозунги. Это вопли нищего.

Но нищий, если уж он начинает просить, все остальное делать разучивается. И когда ему наконец дают денег, он их сжирает, он ничего уже не может создать. Ему надо заново учиться создавать.

Создавать и прожирать – разные вещи.

Раньше мы говорили, что выходим в море на сплаве – высокого мастерства и высокой идейности. В этом случае следовало понимать это так, что техника у нас не очень, зато люди – ого-го!

А сейчас и техника не очень, и люди.

Флот у пирса гниет. И гниет, прежде всего, не железо.

Крейсер «Аврора» не зря принял участие в революции. Он в Петербурге на ремонте стоял. А на ремонте из моряков хлам получается. А что этот хлам потом делает – всем уже известно.

«Но ведь мы же теперь пошли в море!» – скажут мне. Пошли. В море. Задачи не забыли себе поставить? Какие у нас теперь задачи? В зависимости от задач и вооружение. И кто же у нас теперь противник?

Раньше я понимал, кто у нас враг. А теперь?

Если нет других, конкретных задач, предлагаю следующую: мы воюем против всех.

Вот тогда создание ракетного подводного флота оправданно. Создаем.