Бертон Уол - Высшее общество

– Увидимся, – сказала Мэгги и вернулась к себе в палатку.

Сибил постояла одно мгновение, а затем, вместо того чтобы пойти в радиоузел, она вернулась в свою палатку, где она жила с Ходдингом, тщательно надушилась, разделась, легла в его кровать и стала ждать его в темноте.

В тот же вечер, но позже, набоб из Чандрапура остался, чтобы поговорить с Жоржи Песталоцци. Набобу хотелось, чтобы игра, предложенная Сонни Гварди, непременно состоялась. Он не вполне понимал, почему ему так сильно этого хотелось. Когда он учился в Кембридже, преподаватели и экзаменаторы считали его в высшей степени трудным студентом. Вернее, им казались трудными проблемы, связанные с ним, потому что не больше и не меньше, как сам министр иностранных дел потребовал, чтобы этот молодой принц из жизненно необходимой индийской провинции был подготовлен к тому, чтобы «занять место в обществе».

– Как странно, – сказал один из преподавателей, который был специально приставлен к молодому набобу, – создается впечатление, что вы записываете информацию на куске мыла. Подвергнув его трению в течение одного экзамена, вы опять получаете гладкое белое мыло – sapo raso. [20]

В конце концов, поскольку ни его наставники, ни ровесники не смогли добиться того, чтобы хоть небольшая ученая морщина скрасила бессмысленную улыбку молодого набоба, они направили свои усилия на спортивные игры. Тут наконец они были вознаграждены. Игры оказались именно тем, в чем «юный Нобби» мог показать себя. Ему нравилось облачаться в спортивный костюм для тенниса или рэгби. Застывать в положенных по ходу игры воинственных позах, следить за тем, чтобы неукоснительно соблюдались замысловатые правила, и все это на фоне привитого ему с детства этикета, – в этом он знал толк. По сути дела, ничего другого визири и слуги его отца в него не вложили.

Сейчас, стоя перед нахмурившимся Жоржи Песталоцци, он был, как обычно, вежлив, но в его голосе звучали нотки несвойственной ему настойчивости.

– Вам не кажется, что вы осторожничаете из-за мелочей?

– Мы оба уроженцы колоний, – сказал Песталоцци. – Вы, ко всему прочему, еще и яблоко с английской яблони, быть может, даже сама английская яблоня, по крайней мере вас поливал английский дождь. А я, разумеется, португальский отросток. Мне кажется, именно поэтому мы с вами восстаем против чуждых нам укладов жизни. По-видимому, вы склонны проявлять дерзкую отвагу, этим вы выражаете протест против английской сдержанности. Я же стремлюсь к тому, чтобы как можно меньше пускаться в приключения, что, кстати, несвойственно потомкам португальских мореплавателей. Если мы оба заставим себя взглянуть на создавшееся положение с высоты второй половины двадцатого века, мы покажемся себе безрассудными и безответственными.

Набоб не только не понял и трети его речи, он даже не счел нужным сделать вид, что понял.

– В конце концов, – промолвил он, как бы подводя итог всему, что было сказано, – мы не можем этому воспрепятствовать, потому что игру предложила дама. Не так ли?

Песталоцци покатился со смеху. Он смеялся таким тонким голосом, что казалось, будто он потихоньку хихикает. Набоб терпеливо ждал, пока утихнут столь неожиданные в столь огромном человеке звуки.

– Как хотите, – наконец сказал Песталоцци, – как хотите. Поскольку дама, о которой идет речь, не годится ни для одного мужчины, то, может быть, имеет смысл, чтобы она сама подставила себя под копья.

Примерно в то же время в двух тысячах милях к северу Клоувер Прайс заперлась в ванной. Ванная была точной копией ванной в отеле «Хилтон» в Беверли Хиллз штата Калифорния, вплоть до полотенец и ковриков на полу. Принадлежала она кувейтскому шейху Хамиду. Трудности, с которыми ей пришлось столкнуться, были, к ее изумлению, совершенно иного рода, нежели она ожидала. Совсем не похожий на хищника в засаленном бурнусе, «Хам» оказался питомцем Гарварда, завернутым в скромную полосатую ткань. К тому же, как она выяснила по пути в принадлежащие ему комнаты в стиле «хилтон», он исследовал творчество Джойса, и казался скорее вялым, чем вожделеющим.

Смутно надеясь обнаружить какое-нибудь важное качество, пусть даже отталкивающее, этого застенчивого, элегантного и замкнутого молодого человека, Клоувер, стараясь не шуметь, открыла аптечку. Из соседней комнаты доносились нежные, взволнованные звуки мадригала Монтеверди, воспроизводимого на великолепном проигрывателе, и она надеялась, что они помогут ей заглушить волнение. Полки аптечки снизу до верху были уставлены витаминами, дрожжами в таблетках и экстрактами водорослей. Хамид был помешан на своем здоровье.

А как же французские девочки, о которых упомянул Баббер? А пресловутая ненасытность арабских князьков? Она вздохнула. И хотя страх и разочарование все еще были видны на ее лице, она вышла из ванной.

Оказалось, что все лампы уже потушены, а завернутый в полосатое Хамид превратился в начинающего сатира в брюках для верховой езды.

– Слава Аллаху, – прошептал он, тяжело дыша и водя по ней руками в поисках крючков и застежек, – слава Аллаху, ты не из тех, кто набивает себе цену.

Внезапно Клоувер осознала, что ожидала именно такого, привычного ей разворота событий. «Слава Аллаху», – сказала она про себя. А вслух удостоила его наивысшей похвалы своим глухим гнусавым голосом: – Да, думаю, ты очень славный.

Среди подарков, которые она получила на следующий день, был огромный флакон духов, и другой флакон, еще больше первого – «Тигрового молока».

Понимая, что охота на людей – занятие малопочтенное и что запрещать и осуждать других есть свидетельство еще большего недостатка вкуса, Жоржи Песталоцци все же дал согласие. «В самом деле, – думал он по дороге на «арену», – как он мог запретить охоту?»

Все утро, пока шли приготовления, ощущалось легкое, но странное волнение. Дело тут было не в охоте: сама охота мало кого волновала, дело было в самом волнении, возникшем впервые за два дня. Оно было вызвано совершенно искусственными, ложными причинами: противостоянием противников и сторонников охоты.

По одну сторону находились Песталоцци, Сибил, Ходдинг, Карлотта и Мэгги. Все они были против. А среди тех, кто был за, оказались, в первую очередь, Санни, набоб, Гэвин Хеннесси, Тико Делайе и Вера Таллиаферро.

Это разделение дало возможность легко нарушить единство компании. Впервые с тех пор, как они приехали сюда, Ходдинг позволил себе немного посплетничать, что вообще было ему несвойственно.

– Чего можно ждать от этой шайки из джунглей? – в ярости говорил он Сибил за завтраком. – Обе они, Вера и Сонни, ходили к одному психоаналитику, и сейчас у них приступ атавизма.

– Я не совсем понимаю. Какое мне до этого дело? – спросила Сибил. Она была еще в постели.