Бертон Уол - Высшее общество

Пол звонил дважды – один раз перед тем, как они сели с Ходдингом завтракать рано утром, и второй раз – из «Сент-Эллен» в Напа-Валлей. Они доставили туда машину для испытательных гонок. Каждый раз, слыша его голос, она чувствовала себя отстраненной, но не бесстрастной. Она хотела видеть его немедленно и так ему об этом и сказала, но это было невозможно: должно было пройти несколько дней, прежде чем они могли тайком встретиться на несколько часов. Сибил сама себе удивлялась, с какой легкостью она приняла отсрочку.

Ей было о чем подумать. Но когда она пыталась понять, что с ней происходит, ответ ускользал от нее. Гораздо лучше было лежать в странном тихом полуобмороке и созерцать призрачных рыбок, скользящих мимо нее.

Лишь одно стало ясным: мысленно возвращаясь на две ночи назад, к тому времени, когда она попала в garconiére [29]Жоржи Песталоцци, ей удалось разглядеть себя с такой стороны, с которой она раньше на себя не смотрела. Не случайно она стала проституткой (или полупроституткой, если такое возможно). До сих пор она уверяла себя в том, что это было целесообразно, что это было необходимо. Теперь, впервые, она поняла, что это была не вся правда. Теперь, впервые, она полностью осознала, что никогда не чувствовала себя по-настоящему оцененной, по-настоящему в безопасности до тех пор, пока не оказывалась в постели с мужчиной.

Вся неделя в Париже представлялась ей теперь драмой с необыкновенно тревожным содержанием. Всегда одинокая среди бессердечных парижан, которых в снобизме мог превзойти лишь какой-нибудь ацтекский вождь, – о, это чувство тоски все еще не покидало ее! И ее походы по модельерам, ее попытки вооружить себя с помощью одежды на борьбу с будущим, – все это было только изнанкой комфорта. Все это делалось для того, чтобы убежать от Ходдинга, от его нежности, от его денег, от его покорности. Даже теперь в глубине души она была уверена, что может с легкостью управлять им. Но на самом глубоком дне ее души лежало желание отказаться от всего ради Пола. Но она чувствовала, что отдаляется от Пола, чувство покоя сменялось чувством беззащитности и страха, короче говоря, ее охватило состояние, знакомое любой влюбленной женщине.

Здесь и таилась причина, доведшая ее до полуобморочного состояния в ту ночь, когда она сидела в борделе и смотрела на «шоу». Но не только здесь. Тогда в ней зародилось и стремительно возрастало сомнение в самой себе. Ей надо было знать, что она не только зритель, ей надо было вновь почувствовать свое могущество, желанность и, в конце концов, свое существование. Вот почему она должна была покинуть эту безумную, глухую тишину темного «театра» и снова ожить в любовном акте.

Всему этому и многому другому, что прояснилось для нее, она была обязана Жоржи: «…будем добры друг к другу и не будем создавать проблем». Так он сказал тогда, и так оно и было. Все было добрым, успокаивающим, ясным. В Жоржи было что-то, что заставило ее простить себя саму, и с прощением родилось успокоение. Она была необыкновенно благодарна Жоржи и улыбнулась при воспоминании. Но она не была влюблена в него и никогда не полюбит. Но ей очень хотелось рассказать обо всем Полу. Изменит ли она Полу еще когда-нибудь? Один раз? Или никогда? Трудно сказать. Но теперь она могла отделить то, что хотела получить от Пола и только от него, от того, что она хотела получить от других мужчин вообще (включая Пола). И эта разница была жизненно важной. Но в эту область она еще не углублялась. Что касается Ходдинга… она улыбнулась. Он страдал от того, что лишился услуг Карлотты. Сибил была готова расцеловать Карлотту за то, что она их разлучила тогда. Теперь, когда она знала, что Ходдинг всегда будет иметь мягкую подстилку в виде Карлотты, на которую можно упасть (если ему заблагорассудится оставить Сибил раньше, чем она его), она могла вздохнуть спокойно. Теперь она будет очень внимательна и добра к Ходдингу, поскольку ее собственный кризис миновал, а совесть очистилась.

Да, теперь в процессе размышлений она внезапно обрела чувство совести. До сих пор за исключением мелких угрызений (заставляющих ее оставлять чаевые портье, притворяться, что она испытывает оргазм, не пользоваться духами своей горничной) сама мысль о совести казалась ей претенциозной, бессмысленной и старомодной, как газонокосилка с ручным управлением. Не было никакого резона тащить наверх такую громоздкую штуку.

Теперь… но разве можно теперь сказать, что в ней проснулась совесть? И что нужно, чтобы разбудить ее? Конечно, ничего. Совесть либо есть у человека, либо ее нет. Понятие о добре и зле может потускнеть, стереться, о нем можно долго не вспоминать, но оно вернется, вернется совершенно неожиданно и будет встречено одновременно с радостью и разочарованием. С радостью от того, что оно все-таки вернулось, и с разочарованием от того, что вернулось оно таким жалким.

Этим своим открытием она тоже хотела поделиться с Полом. Оно радовало ее, так радовало, что она тихонько засмеялась. Как странно, что она с нетерпением желала поговорить с ним на такие темы. Каким счастьем будет слышать его голос, обонять его запах, ощущать его тело на себе, в себе… Но она сохранила присутствие духа и честность, чтобы остановить ход своих мыслей. «Не так быстро, радость моя, – говорила она про себя. – Какое счастье будет перебрать с ним все события этой чертовой недели».

Утро прошло прекрасно, полдень – еще лучше. Дорога Напа-Сент-Эллен представляла собой вытянутую в линию дистанцию гоночного круга в Тарга Флорио. Она была почти такой же узкой и извилистой и почти так же хорошо оборудованной, как трек в Сицилии. Дорожный патруль штатов охотно шел на сотрудничество и открывал путь в шесть часов утра и в два часа дня. В остальное время они освобождали некоторые участки дороги, так что Ходдинг мог ездить довольно быстро, хотя и не на полной скорости.

Теперь они сидели в единственном приличном в Сономе weinstube, [30]перебирая события прошедшего дня. Лицо Ходдинга горело от солнца и удовольствия. Пол, который провел прошедшую неделю вне дома, выглядел черным и хмурым, как суданец. Он прокатился с Ходдингом всего два круга, а остальное время проверял масляные фильтры и тормоза, и с хронометром в руках наблюдал за ходом других двух машин. Они взяли на испытание три «Скорпиона» и по счастливой случайности ни один из них не был сломан при перевозке.

Иногда он останавливался, чтобы промочить горло глотком прекрасного местного каберне, и сверялся по растрепанной записной книжке с заметками, сделанными за день.

– Да, и теперь… – сказал он, – тормоз. Я не оставлю вас в покое, пока вы не запомните. Каждый раз, когда вы приближаетесь к повороту, вы тормозите в последний момент и цепляетесь днищем. Это сбавляет скорость.