Аравинд Адига - Белый Тигр

Рядом с нами уселись две девочки. У обеих глаза желтые.

— Это от нее я заразилась желтухой!

— Нет, это ты меня заразила! А теперь мы умрем. Старик с завязанным тряпочкой глазом расположился за девочками.

Мусульмане подстелили еще газет, очередь из больных росла.

— А почему нет доктора, дяденька? — спросил я. — Это ведь единственная больница на всю округу.

— Понимаешь, тут такое дело, — отозвался тот, что постарше. — Есть государственный инспектор, который надзирает за врачами в сельских больницах. Только сейчас эта должность не занята. Она идет у Великого Социалиста с аукциона. Цена на сегодняшний день — четыреста тысяч рупий.

— Ничего себе! — открыл рот я.

— Меньше нельзя. Очень уж доходное место! Представь себе, что я доктор. И вот я раздобыл деньги и со всем почтением передал Великому Социалисту, а тот назначил меня на должность. Приношу клятву на Конституции и удобно располагаюсь в своем кабинете. — Он изобразил, как кладет ноги на стол. — Созываю подчиненных мне врачей, за которыми мне полагается надзирать, открываю учетную книгу и выкрикиваю: «Доктор Рам Пандей!» Он наставил на меня палец.

— Да, сэр! — принял игру я.

Он протянул руку:

— Ну-ка, Рам Пандей, будь любезен, положи вот сюда треть жалованья. Молодец. А за это я тебе сделаю вот что. — Старик сделал пометку в воображаемом гроссбухе. — Можешь забрать оставшиеся две трети оклада, который тебе платит государство. Работай себе спокойно в частном госпитале и забудь про деревенскую больницу. В книге записано, что ты на своем посту. Обрабатываешь мне рану. Лечишь девочек от желтухи.

Пациенты с любопытством слушали. Даже медбратья одобрительно кивали головами. Коррупция и продажность — это ведь всем интересно, ведь так?

Кишан попробовал покормить отца. Пища вытекла обратно вместе с кровью. Темное высохшее тело забилось в конвульсиях, кровь полилась обильнее. Девочки завизжали. Все прочие постарались отодвинуться подальше.

— У него туберкулез, правда? — спросил пожилой мусульманин, обирая мух со своей раны.

— Мы не знаем, сэр. Он все кашлял. Какая у него болезнь, нам неведомо.

— Туберкулез, точно. У рикш очень тяжелая работа. Часто чахоткой болеют. Ничего, может, к вечеру доктор придет.

Врач так и не появился. Часов в шесть, как, вне всяких сомнений, было записано в учетной книге, отец окончательно излечился. Раз и навсегда. Медбратья не отдавали нам тело, пока мы не помыли и не прибрали за покойным. Коза нюхала пятна крови, которые мы еще не оттерли. Медбрат погладил ее и дал морковку.

Через месяц после кремации Кишан женился.

Удачная вышла женитьба. Мы, родственники жениха, ободрали семью невесты как липку. Я и сейчас отчетливо помню, какое приданое мы за ней получили: пять тысяч рупий чистыми новенькими бумажками, и велосипед, и массивное золотое ожерелье для жениха. Прямо слюнки текут.

После свадьбы бабушка Кусум забрала у Кишана деньги, и велосипед, и массивное золотое ожерелье, а самого Кишана (всего две недели брат вонзал клюв в жену) отправила на заработки в Дханбад. И вместе с ним меня. И моего двоюродного брата Дилипа. В Дханбаде для нас троих нашлась работа в чайной. О работе Кишана в чайной в Лаксмангархе хозяин получил прекрасные отзывы.

На наше счастье, он ничего не слышал о том, каково мне там работалось.

Загляните в любую чайную на берегах Ганга, господин Цзябао, и присмотритесь к обслуге — какие-то пауки в человеческом обличье ползают меж столов, лица помятые, одежда жеваная, небритые, нерасторопные. Мужику лет тридцать, или сорок, или пятьдесят, а к нему все обращаются «бой», то есть мальчик. И никуда не денешься, раз уж попал в колею, особенно если выполняешь работу на совесть, старательно, с огоньком, как завещал Ганди.

Я-то бессовестно халтурил, ничуть не старался и делал все спустя рукава. Потому-то чайная и обогатила меня жизненным опытом.

Мне полагалось вытирать столы и крошить уголь — вместо этого я шпионил за каждым клиентом, ловил каждое слово, сказанное посетителями. Так я продолжал самообразование — больше мне нечего сказать в свое оправдание. Я всегда очень полагался на образование, особенно на свое собственное.

Хозяин сидел на своем месте под портретом Ганди, помешивал кипящий на медленном огне сахарный сироп. Уж он-то знал, что у меня на уме! Увидит, как я копошусь у столика или нарочито медленно орудую тряпкой, только бы услышать побольше, заорет: «Ах, каналья!» — вскочит со своего места с мешалкой в руке и этой мешалкой мне по башке. У меня на ушах до сих пор следы от горячих сладких брызг, все думают, это витилиго или иная какая кожная болезнь; целая россыпь розовых пятен на коже головы и шеи —моя особая примета, которую полиция, как и следовало ожидать, совершенно упустила из виду.

В конце концов меня выгнали, и никто в Лаксмангархе на работу меня больше не брал, даже на полевую. На мое счастье, Кишан и Дилип отправились в Дханбад и мне представилась возможность заново начать карьеру паука в человеческом обличье.

Стезя вела меня, будущего предпринимателя, из деревни в город, из Лаксмангарха в Дели через провинциальные города, где только шум, грязь и движение были почти как в мегаполисе, а история, размах и шик отсутствовали начисто. Города-полуфабрикаты, заполненные людьми-полуфабрикатами.

Сразу было ясно: деньги в Дханбаде есть — впервые в жизни я увидел здания целиком из стекла и людей с золотыми зубами. Стеклом и золотом проросли угольные шахты. Вокруг города простирались колоссальные залежи угля — столько нет во всей Индии, да и, наверное, нигде на свете. Шахтеры заходили в нашу чайную, и я всегда обслуживал их по высшему разряду, ибо тут было что послушать.

Они говорили, что шахты тянутся на многие мили за город. В некоторых местах под землей полыхают пожары, густой дым поднимается к небу, и эти пожары никто не может потушить вот уже сто лет!

И этот город, эта чайная, где я вытирал со столов и, навострив уши, жадно слушал, изменили мою жизнь.

— Знаешь, порой мне кажется, зря я подался в шахтеры.

— И что из того? Кем бы мы с тобой могли стать? Политиками?

— Шоферами. Вот кому хорошо платят. В наше время у всех уважающих себя людей своя машина —и знаешь, сколько у них получает шофер? Тысячу семьсот рупий в месяц!

Тряпка выпала у меня из рук. Я бросился к Кишану. Тот чистил изнутри плиту.

После смерти отца моим воспитанием занялся Кишан. Не буду преуменьшать его заслуг в деле формирования меня как личности. Только не было у него предпринимательской жилки. Будь его воля, я бы никогда не выбрался из грязи.

— Ну и что? — говорит. — Бабушка сказала, только чайная. И ничего другого.

Я обошел все окрестные стоянки такси, на коленях молил незнакомых людей, но никто не соглашался поучить меня вождению забесплатно. Научиться крутить баранку стоило триста рупий.