Борис Екимов - На хуторе

В эту пору двор Солонича затихает. По утрам будит детвору петуший крик. Ранним утром, еще во тьме, на старом велосипедишке, с косою у рамы, хозяин исчезает, и вечерами, после работы, нет его.

Нет и нет, день, другой, третий. По хутору пошли разговоры: «Солонич косит…» Где-то видели его: на Ярыженских буграх, в Батякиной балке и вроде у колхозных садов. Бабы начинают тревожить своих мужиков: «Солонич косит…»

А пока суд да дело, Солонич уже приволок первой ходкой огромный воз зеленого, на весь хутор пахучего, степового сена. Навьючил на тележку копен десять хороших, не менее. «Беларусь» – тракторенок с трудом подтянул воз к Солоничеву подворью, пыхнул дымком облегченно и смолк.

Солоничева баба и мать вдвоем выводили скирд, переходя с угла на угол, середку утаптывала дочь Ольга. Сам хозяин без устали кидал и кидал косматые пласты легкого, неулеглого сена. Ему помогал ли, мешал семилетний сынишка Витька. Трехлетняя Танюшка топотала мужикам вослед. Солоничевы бабы с трудом успевали.

– Папка! – кричала дочь. – Потише вали! Не балуй!

Порою ее и впрямь заваливало, лишь белый платочек торчал из сенного легкого облака.

– Папка! Не балуй! – сердито кричала она.

– Вали, вали! – подзуживал Витька. – Навовсе ее…

Плыл по хутору бередящий дух молодого сена. Бабы и старики, ожидая на выгоне коз да коров, глядели, как весело зачинается стог на подворье Солонича. Солнце садилось большое, каленое, горели на небе высокие облака, а у Солонича клали стог. Смеялся хозяин, жена да мать его поругивали невсерьез, Ольга совестила: «Папк, ты – как маленький…» Семилетний Витек и малая Танюшка кувыркались на упавших с воза пластах. На них шумели сверху: «Сено не толочите! Отец, чего ты их не прогонишь! Нехай идут скотину встречать…»

Сено сложили в сумерках. Стог, не свершенный и потому кургузый, поднялся высоко. Солонич подставил лестницу, помог бабам слезть. Мать он поддерживал осторожно, с женой побаловал, дочку поймал за руки, она без лестницы ящеркой скользнула со стога.

– Молодец, хорошо топчешь, – похвалил Солонич. – На тот год на углы станешь, сделаем из тебя стогоправа.

У него на душе было празднично, словно не лежал позади длинный день от белой зари до нынешнего, сумеречного, часа. Было хорошо, как всегда, когда начнешь сено возить. Что ни говори, а позади большая работа. Как вспомнишь: ездил, места удобные приглядывал да опасался, не опередили бы… Как, считай, не спал всю неделю, косил и косил, с серых утренних сумерек до работы и потом, вечером, до темной ночи. Косил, переворачивал, копнил и все торопился, поглядывая на небо. Хоть и говорят старые люди, что сена без дождя не бывает, но это присловье лишь на худой конец, для утешенья. Нынче, слава богу, обошлось без дождя. Первый воз – зеленый, пахучий – на месте. Второй – уже в копнах. И душа – на покое. Завтра привезти, стог завершить, закрыть его – и голова не боли.

Настроение было доброе, и он повторил:

– Витьку на тот год середку топтать, а тебя – стогоправом. На всю жизнь специальность…

Он засмеялся, обнимая дочь за узкие плечи, а Ольга вдруг заплакала и кинулась бежать. Солонич не мог ничего понять.

– Доча! – окликнул он.

Но Ольга убежала.

– Она целый день ревет, – доложил Витька.

– Со школой, с отметками, – объяснила жена. – Отметку по математике не поставили.

– Как не поставили? Почему? Она ж вроде… Никто не жалился.

– Всему классу не вывели. По математике весь год… Одна учительница уехала, а другая – вовсе убегла. Вот им и не вывели. Она ревет.

Солонич жены объяснение не больно понял. Дочка с первого класса хорошо училась, не ругали ее учителя. Он недоуменно повертел головой, повздыхал, полез за куревом.

– В бане вода горячая, – сказала жена. – А я пойду доить, ты иди, а то остынет.

– Иду, – ответил Солонич, но никуда не ушел.

Витька успел за сестрою сбегать и, подлетев к отцу, сообщил:

– Разведка докладывает, она на курганике сидит.

– Понятно, – отозвался Солонич. – Ты, Витек, давай к бабке, пускай вечерять собирает.

– Есть! – четко ответил сын, отдавая честь. Он где-то раздобыл военную фуражку и какой уже день щеголял в ней.

Задами обойдя весь свой двор, Солонич вышел на курганик. Дочка и впрямь сидела там, наверху.

– Доча… – позвал он. – Олянька!

Дочь не ответила, пришлось к ней подниматься.

Курган этот, не больно высокий, кликали ласково кургаником. Старая родительская хата стояла к нему прислоненная, теперь новая – на том же месте. С курганика зимой каталась детвора на лыжах да санках. Летом – молодежь собиралась, по старому обычаю. Правда, теперь молодые переводились. А еще недавно гомонили до зари.

Дочка сидела наверху, обняв руками коленки. Белый платочек светил в полутьме.

– Доча… – подошел к ней Солонич и присел. – Чего ты, дочь? Ты скажи, я ж ничего не знаю толком.

– Я не виноватая… – глотая слезы, проговорила Ольга. – Я все задачки порешала. С Амочаевой Таисой все порешали, нам Таиса Николаевна помогала. Весь задачник. Мы разве виноваты, что нет учителей? И по немецкому, а теперь математика. Из районо приехали – и всем черточки. Оценок не ставить. Вроде мы весь год не учились. Кто нас теперь куда примет? Ни в какое училище… Правда что скирдоправом… Или к мамке на ферму…

Ольга заплакала, ткнувшись головою в коленки. Солонич начал вроде понимать, а дочкины слезы так были ему горьки, хотелось остановить их. Он гладил ей голову, плечи, спину. Как было раньше просто: «У собачки – боли́, у кошки – боли́, у Оляньки – заживи…» – и подуть на болючее. Теперь – выросла, и так незаметно.

– Доча, ну не реви… Давай обдумаем. Не реви, а то и я сейчас закричу, да в голос, весь хутор сбежится.

На западе, там, где солнце зашло, было еще светло. Четко виднелись темная зелень колхозных садов, поля с пшеницею, кладбище с могилками. Небо не остывало, ему светить по-летнему долго.

А за спиною, от займищного леса, уже пришла ночь со звездами, редкими голосами птиц, тягучим звоном водяных быков. Странно было глядеть, как борются свет и тьма в небесах, на земле.

Ночь перебарывала. Уже часом спустя на хуторе потухли огни. Стал засыпать и Солонича дом. Первыми забылись ребята. Танюшка, Витек, за ними – Ольга. Хоть и казалось, ее огорченной душе не до сна, но коснулась подушки головой, смежила ресницы – и все отлетело, обида и боль. Уснула и жена. Мать еще брякала посудой у стола, домывала, потом прошла по двору, постанывая и охая.

– Ноги нудят? – спросил Солонич. Он помылся, отужинал и теперь курил перед сном на крылечке, невидимый в тени.

– Руки, ноги… Все мосолики… Либо к дождю.

– Нарекешь еще, – недовольно проговорил Солонич. – Сено свозить надо.

Мать всю жизнь провела на ферме, при коровах, в сырости да резиновой обувке. Теперь у нее суставы ломили и пухли зимой и летом, про осень да весну не говоря.