Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Да, – неуверенно кивнула Таня.

На самом деле она ничего не понимала. Она думала только о том, что над папой нависла страшная опасность.

– Твоя учеба, работа, потом, я надеюсь, замужество и дети – это все устоявшиеся формы жизни и есть, – сказал отец. – Извини меня за дидактику.

Он улыбнулся. Они уже стояли на привокзальной площади. Таня посмотрела в отцовские глаза, и ей вдруг вспомнилось, как точно так же стояла она перед Димой в темном дворе тети Мариши, как держал он в поводу коня…

Она испугалась оттого, что это воспоминание пришло именно сейчас. Во-первых, ей было непонятно, почему оно пришло, какая связь между Димой и отцом, а во-вторых, от Димы уже год не было никаких известий…

– До свиданья, Танечка, – сказал отец. – Дальше тебя патруль не пустит. Будем ждать встречи.

Он не сказал ни «надеюсь, встретимся», ни «уверен, встретимся» – он, как всегда, выбрал самые точные слова. В его словах надежда соединялась с честностью.

– Да, папа.

Таня встала на цыпочки и поцеловала его. И долго потом смотрела ему вслед, даже когда он давно уже скрылся в здании вокзала.

«Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным».

Ольга захлопнула книгу и положила ее на траву. Читать дальше ей не хотелось. Впервые в жизни пушкинские мысли показались ей неприятными. Не то чтобы несправедливыми, а вот именно неприятными, потому что она вспомнила вдруг, как то же самое говорила однажды мама: что тонкость не доказывает еще ума. Наверное, мама тоже прочитала это у Пушкина, но дело было не в источнике, а в том, что она говорила так об Андрее. Это-то и было Ольге сейчас неприятно.

Ольга сидела на низкой скамеечке в малиннике. Она специально принесла сюда эту скамеечку: в колючих зарослях было тихо, и можно было, не вставая, срывать ягоды с кустов. Жизнь от этого казалась исполненной покоя и равновесия, и она старалась не думать о том, что это только иллюзия.

Агнесса вертелась рядом и норовила заглянуть в книжку, а когда Ольга положила маленький синий томик на траву, принялась его обнюхивать. Оказалось – об этом сообщил маме все тот же ветеринар из Денежкина, – что Агнесса вообще-то еще котенок, месяцев восьми, не старше. Наверное, ее, как ненужный приплод, просто бросили какие-нибудь дачники, и она прибилась к тавельцевскому дому.

Неделю назад Агнесса забеспокоилась, потом исчезла и вот только вчера вернулась – усталая, просто-таки изнуренная, но чрезвычайно довольная. Судя по ее умиротворенному виду, приплода вскоре следовало ожидать уже от нее. И куда, интересно, девать котят?

– Оля, ты где? – донеслось от дома. – Я приехал!

Услышав голос мужа, Ольга встала и, подняв с травы книжку, выбралась из малинника.

Машина Андрея стояла возле дома. Багажник был открыт, он выгружал из него пакеты с продуктами.

– Здравствуй, – сказал он, когда Ольга подошла к машине. – Как ты себя чувствуешь?

В последнее время Ольга стала реагировать на малейшие перемены погоды – скакало давление, болела голова. Вот Андрей и интересовался ее самочувствием.

– Спасибо, сегодня нормально, – ответила она. – Барометр на «ясно» пошел, и мне хорошо.

Говоря «мне хорошо», она имела в виду только здоровье. Думать о чем-то еще не имело смысла, в этом она теперь была убеждена.

– Хорошо, что хорошо, – сказал Андрей. – Но лекарство я тебе все-таки привез. Хотя напрасно ты, на мой взгляд, занимаешься самолечением. Пойди к врачу, пусть он назначит что нужно.

– Пойду, – кивнула Ольга. – Только потом. Анализы ведь придется сдавать, еще что-нибудь такое. Жаль тратить на это время летом.

«Как странно мы разговариваем, – подумала Ольга. – Какими аккуратными фразами. И какой вместе с тем глупый у нас с ним получается разговор. Вернее, нелепый».

Конечно, ее разговор с мужем, этот или любой другой из тех, которые между ними теперь происходили, все же имел какой-то смысл; ей приходилось слышать и гораздо более глупые разговоры.

Да вот что особенно вспоминать – неделю назад, когда Ольга приезжала в город за книгами, у них на Ермолаевском переулке к ней подошли с вопросом две женщины, искавшие Театр на Малой Бронной. Ольга объяснила, что идут они в противоположную от театра сторону и надо им сейчас вернуться на квартал обратно, а потом свернуть вот туда… Поблагодарив, женщины пошли в указанном направлении.

– Вот уже если не знаешь, то не знаешь, – сказала на ходу одна из них.

– Да, это уж точно, – подтвердила вторая. – Когда не знаешь, то вот всегда и выходит.

И какой смысл был в этом обмене мнениями?

Так что разговор о лекарстве от давления можно было не считать образцом бессмысленности, это Ольга понимала. Но зачем она ведет с Андреем этот и другие разговоры, было ей все-таки непонятно. Хотя не так уж непонятно это ей было…

Она дорожила равновесием, которое установилось между ними в последний месяц. Потому что жизнь вне равновесия, хотя бы вот такого, непрочного, была полна пугающих провалов и пустот, и жить такой жизнью она не могла.

Вернулся ее муж с Бали или нет, Ольга не знала несколько недель, после того как, по ее предположениям, он уже должен был вернуться. Он не звонил, не приходил, и лишь по косвенным признакам – по тому, например, что никто не звонил с его факультета с вопросом, куда подевался Андрей Андреевич, – Ольга могла догадываться, что он уже в Москве.

Потом, придя однажды вечером домой, она обнаружила, что Андрей забрал свои вещи – одежду, обувь, ноутбук, папки из письменного стола. Вот тогда, глядя на пустые вешалки, ящики и полки, она и подумала в первый раз о провалах и пустотах, которыми зияет теперь ее жизнь.

Думать об этом было не просто тяжело, а невыносимо.

И приметы таких провалов и пустот встречались ей постоянно, на каждом шагу, никуда от них было не деться.

Во дворе тавельцевского дома вовсю зеленели деревья – те самые, которые они с Андреем привезли из леса и посадили поздней осенью. Принялись все – и дубок посередине двора, и липа с кленом под окнами дома, и береза. Они весело шумели молодыми листьями, но шум их казался Ольге унылым.

Она вспоминала, как они с Андреем сажали эти деревья. Свой ужас из-за тогдашней влюбленности вспоминала, и невозможность разрушить все, что она считала основой и сутью жизни, и стыд перед мужем, и жалость к тому, что она тогда принимала за его наивность – наивность честного человека… Теперь-то она понимала, почему Андрей тогда разговаривал с нею так сухо, почему так внимательно присматривался к ее взгляду и прислушивался к ее интонациям: он просто боялся, что она догадается о его новой жизни, об этой его Белоснежке с шубками и оладушками, а того, что происходило с ней самой, просто не замечал – это уже было ему безразлично.