Джоан Барк - Хризантема

— Не могу поверить, — растерянно пробормотал молодой человек. — Мисако не способна так поступить.

Адвокат шумно вздохнул и перегнулся через стол, сердито глядя на клиента.

— Имаи-сан, вы совсем не понимаете ситуации. Из всех токийских юристов ваша жена выбрала именно Огаву! Неужели случайно?

— Нет, не может быть, — упрямо тряхнул головой Хидео. — Я ее хорошо знаю, никакие хитрости не понадобятся!

— Имаи-сан! Вы знаете вашу жену, а я адвоката, с которым мне придется иметь дело. Наш единственный шанс — действовать быстро и застать их врасплох, по-другому с Огавой не справиться! — В раздражении он повысил голос, почти срываясь в крик: — Вы что, по-прежнему надеетесь откупиться жалкими двумя миллионами, да еще от жены, которая ни в чем не провинилась? Их не хватит даже Огаве на гонорар!

Снег пошел среди ночи, озаряя небольшое высокое окошко мягким, серебристым, почти неземным сиянием. Тэйсин почувствовал его сердцем и улыбнулся во сне. Ощущение было таким родным, таким уютным, что глубоко запрятанное зерно памяти тут же проросло в душе, распустившись прекрасным видением.

Еще совсем крошечный, заботливо закутанный и обутый в соломенные сапожки, он делает свои первые шаги в холодном зимнем мире горной деревушки, где родился. Старшая сестра Тоёко семенит сзади, расставив руки, готовая подхватить его. Впереди ждет мать, она напевает песенку о падающем снеге.

— Се-тян! Се-тян! — с улыбкой зовет она его детским именем.

Он протягивает руки с ликующим детским визгом, и мать подхватывает его, вытирает мокрый носик, похлопывает по раскрасневшимся от мороза круглым щечкам.

Сестра радостно бьет в ладоши.

— Хороший, хороший мальчик!..

— Хорошая работа! — Память перебросила его через годы.

— Хорошая работа! — говорит Кэйко.

Она просматривает толстую тетрадь, которую сама ему подарила, где ровным ученическим почерком записаны поступления пожертвований, расходы и сделанные дела.

Тэйсин уже не спит, он пытается вспомнить, когда же Кэйко произнесла эти слова. Неужели всего лишь два дня назад?

Он провел долгие часы, разбираясь в системе учета, заведенной Кэйко, решив тщательно записывать, кроме самих доходов и расходов, когда и от кого получены приношения, а также все проведенные монахами службы. В тетради будет отражена изо дня в день вся жизнь храма. Покойный Учитель не слишком обращал внимание на денежные дела, даже само слово «деньги» его коробило.

— Хорошая работа, Тэйсин-сан, — повторила с улыбкой Кэйко, закрывая тетрадь.

Он смущенно опустил глаза.

— Конэн-сан тоже заслужил похвалу, без него бы я не справился. Он отлично считает на счетах и всегда помогает.

Кэйко невольно снова улыбнулась. Своей бестолковостью и нерешительностью толстяк мог вывести из себя кого угодно, но иногда бывал удивительно мил.

— Дело не в счетах, — возразила она. — Главное то, что ваши записи, Тэйсин-сан, очень точны и аккуратны. Ну, скажем так: вы оба хорошо поработали.

Покидая храм, Кэйко задержалась на пороге.

— Да, чуть не забыла… — Она порылась в сумочке и достала сложенный темно-синий платок. — Это ведь ваше, правда? Извините, что не поблагодарила вас раньше за ту замечательную дыню, но я нашла ее только после того, как вернулась из Токио. Там за дверью скопилось столько новогодних подарков, и дыня оказалась в самом низу. Спасибо большое, только жаль, что вы и Конэн-сан не попробовали ее сами.

Тэйсин лежал на футоне, обратив взгляд на высокое окошко, где трепетали приглушенные снежные отблески… Значит, Кэйко так и не заметила его в темноте. На кого же она тогда так сердилась? Так или иначе, он совершил досадную ошибку, позвонив ей по поводу костей. Теперь он знал, что именно в той злосчастной находке она видела причину трагической смерти отца. Так прямо и сказала.

— Прах вообще не стоило приносить в храм! — воскликнула она. — Как глупо было со стороны отца согласиться! От этих костей одни несчастья. Я бы с радостью от них избавилась.

А ведь она и в самом деле может! Неожиданная мысль заставила монаха в страхе вскочить. Переведя дух и немного успокоившись, он тихонько отодвинул сёдзи и выглянул в темноту. Ни звука, ни движения, лишь таинственные снежные тени сменяли друг друга в дальнем окне коридора, отражаясь от натертого пола, словно свет дальнего фонаря, колеблемого ветром. Тэйсин осторожно протиснулся в приоткрытую дверь и, бесшумно ступая босыми ногами, направился в погребальную комнату.

Урна с неизвестным прахом по-прежнему стояла там, где ее спрятал Кэнсё. Даже в призрачном снежном сиянии было заметно, что шелк, ее обтягивавший, уже потерял первоначальную белизну. Взяв ящик в руки, монах ощутил запах пыли. Вскоре он снова уже был у себя, а урна покоилась в нише токонома, как в последние месяцы жизни старого настоятеля.

Только теперь Тэйсин почувствовал, как холодно в комнате. В него словно вцепились сотни ледяных рук. Закутавшись в одеяло, он сел, скрестив ноги, лицом к нише.

— Кто ты? — Изо рта у него вырвалось облачко пара. — Почему Учитель так хотел разгадать твою тайну? — Прижав скрещенные руки к груди, он принялся раскачиваться взад-вперед, погруженный в размышления.

Учитель хотел, чтобы прах вернулся к семье покойной. Как узнать ее имя? Даже про ухо удалось узнать благодаря лишь чистой случайности. Или нет? Помог дух Учителя? Может быть, он по-прежнему направляет своего недостойного ученика?

Он улыбнулся, хотя в то же время по спине побежали мурашки. Наверное, теперь легче будет узнать, как звали девушку, которой принадлежали кости, и как она умерла. Но что скажет Кэйко? Ее так бесило, когда Учитель держал прах у себя в комнате, а теперь и он следом за ним… Лицо Тэйсина болезненно скривилось.

Но ведь есть еще Мисако и монах из Камакуры. Новая информация наверняка должна их заинтересовать. Хотя попытка поговорить с Мисако напрямую едва ли понравится ее матери… А дзэнский монах? Не рассердится ли Мисако, если сообщить ему новость первому?

Тэйсин глубоко вздохнул, снова выпустив в воздух белое облачко. Все равно боязно как-то… С другой стороны, близится Новый год, можно послать письмо с поздравлениями. Да! Отбросив одеяло, он поднялся, взял из ниши урну и засунул поглубже в шкаф для постельного белья, прикрыв летним одеялом. Кэйко, конечно, будет недовольна, но он делает то, что велит совесть.

Нервные раздумья, как в прежние времена, вызвали у него сосущую пустоту в желудке. Отчаянно захотелось сладкого.

— Нет, — прошептал он. — Я больше не буду вести себя как мальчишка. Нужно себя уважать.

Вместо того чтобы идти на кухню, Тэйсин отодвинул раму окна и встал, глубоко вдыхая морозный ветер, пахнущий снегом. Первый раз в жизни он сознавал, что способен принимать решения. В груди шевелилось и покалывало, словно иголочками, восхитительное ощущение счастья.