Джоан Барк - Хризантема

Схватившись за кашемировую шаль Сатико, чтобы не потеряться, Мисако протиснулась сквозь толпу и пристроилась на табурете у стойки, получив бокал все того же шипучего напитка. Чувствовала она себя крайне неловко, но продолжала весело улыбаться, чтобы не огорчать подругу. Глядя на нее, Сатико решила, что вполне может позволить себе ненадолго отлучиться. Она высмотрела на другом конце зала очередную известную актрису, которую надеялась заманить себе в клиентки, и отправилась к ней с бутылкой шампанского. Мисако сидела как на иголках. Застенчиво улыбаясь пианисту, она пыталась присоединиться к хору гостей, распевавших про какого-то черного дрозда, с трудом выговаривая трудные английские слова. У японской девушки, сидевшей рядом, словарный запас был явно больше, и она чувствовала себя здесь как дома, хотя пришла сюда, по-видимому, одна.

— Как хорошо вы знаете американские песни! — восхитилась Мисако. — Вам приходилось жить в Америке?

— Нет, — улыбнулась девушка, — просто долго учила английский… Вы тоже решили подцепить американца?

Мисако настолько успела привыкнуть к неожиданностям, что на этот раз даже не покраснела.

— Да нет… — начала она, но тут к ней внезапно склонился, покачиваясь и дыша перегаром, огромный мужчина в колпаке.

— Охо-хо! Вы только поглядите на эту японскую куколку! — заплетающимся языком произнес он. — Теперь я знаю, к кому пристроиться, когда пробьют часы.

Мисако в ужасе отпрянула. Отвисшие слюнявые губы незнакомца искривились в похабной улыбке. Приятель потянул его за рукав к стойке бара.

— До встречи, куколка! — успел бросить пьяница через плечо.

— Чего он хотел? — обеспокоенно спросила Мисако соседку. — Что будет, когда пробьют часы?

— Разве вы не знаете, как иностранцы встречают Новый год?

— Нет, — покачала головой Мисако, — я всегда встречаю его дома с родными или хожу в храм.

Девушка расхохоталась так громко, что пианист обернулся от рояля и с улыбкой подмигнул. С губ его свисала зажженная сигарета, пальцы продолжали резво бегать по клавишам.

— Ну так слушайте, — снова хихикнула девушка. — Перед самой полуночью все, кто в зале, начнут хором считать: «Десять, девять, восемь…» и так до одного, а точно в двенадцать часов станут орать во весь голос «С Новым годом!» и целоваться. Пианист сыграет специальную новогоднюю песню, все будут петь и дуть в бумажные рожки, а потом снова целоваться…

— А кто с кем целуется? — перебила Мисако.

— Все со всеми! Это так здорово… Только держитесь подальше от того придурка, что сейчас подходил, он целуется языком.

— Что? — Мисако в ужасе вытаращила глаза. — Как это?

— А так, он старается засунуть язык в рот. И еще не вставайте с места, когда с ним целуетесь, потому что он вечно хватает за задницу, — предупредила девушка, не замечая, что «новенькая» вот-вот хлопнется в обморок. — А я уже решила, с кем буду стоять рядом, когда стукнет полночь, — продолжала она. — Видите вон того, с короткой стрижкой, на том конце стойки? Начну, пожалуй, пробираться, пока не поздно.

У Мисако перед глазами поплыли темные пятна, сердце колотилось как сумасшедшее. Подхватив сумочку, она поспешно сползла с табурета.

— Пожалуйста, — дрожащим голосом проговорила она, — будьте так добры, скажите моей подруге, что мне стало плохо от шампанского и пришлось уйти домой. Ее зовут Сатико, она сейчас придет и будет меня искать.

— О'кэй, — озабоченно кивнула соседка, — вы что-то и в самом деле такая бледная…

Не слушая ее, Мисако уже проталкивалась сквозь шумную толпу к двери.

Такси у выхода не было, а те, что ехали мимо, не останавливались — время было горячее. Мисако не знала, как показать жестом, что готова платить двойную цену, и, постояв минут пять на углу, пошла пешком.

Глубоко вдыхая холодный воздух, она старалась идти быстрее. До дому оставалось кварталов двенадцать, если не больше. К счастью, в районе Дзю-Бон улицы изобиловали лавками, и накануне праздника прохожих хватало. Привычные звуки и запахи успокаивали, здесь Мисако чувствовала себя в безопасности, невольно вспоминая дни, когда они с госпожой Имаи отправлялись закупать продукты на выходные. Интересно, как старушка справляется одна? Небось теперь смотрит новогодние передачи из кухни сквозь бамбуковую ширму. Проходя мимо красной будки телефона-автомата на углу, Мисако уже было нашарила в сумочке десятииеновую монету, но тут же передумала. Вдруг Хидео дома? Госпожу Имаи было жалко, но с мужем не хотелось общаться даже по телефону. От одного голоса свекрови она боялась расплакаться. Бросив монетку обратно в сумочку, Мисако пошла дальше, уныло глядя в землю. Хорошо бы сейчас пройтись по лавкам, купить что-нибудь к праздничному завтраку, но Сатико сказала, что все уже приготовлено…

Лотки, выставленные из магазинов на тротуар, ломились от новогодних яств. Мисако купила два больших яблока — просто ради того, чтобы ощутить в руках бумажный пакет с покупками — и стала переходить улицу. На другой стороне, через несколько домов, бросалась в глаза вывеска с большим красным иероглифом, означавшим горячую воду, — сенто, общественные бани. Мисако не бывала в них со студенческих времен. Как раз то, что нужно, чтобы смыть с себя всю иностранную грязь. Оказаться наконец среди обычных японцев, которым достаточно своего родного японского обличья, забыть те ужасные, провонявшие спиртным слюнявые губы и их плотоядную усмешку. Отскрести как следует тело и понежиться всласть в глубокой горячей ванне!

Мисако зашла в первую подвернувшуюся лавчонку, где торговали бельем, и подобрала себе хлопчатобумажное ночное кимоно и халат. Потом, в аптеке, купила пластмассовый тазик и набор с двумя полотенцами. Еще одна остановка — деревянные сандалии. Она уже представляла себе, как шагает домой в кимоно и халате, благоухающая чисто вымытой, распаренной кожей, выстукивая сандалиями по мостовой исконно японскую музыку. На часах было уже четверть двенадцатого. Если поторопиться, то можно еще успеть короткой дорогой домой, чтобы застать хотя бы последние удары колокола.

За раздвижными дверями из матового стекла, которые вели в женское отделение, лысоватый старичок принял у нее двести иен, кивнул и вернулся к основному занятию: приглядывать за порядком через низкую стеклянную перегородку.

Разувшись, Мисако зашла в раздевалку, где, сняв одежду, аккуратно сложила ее в плетеную корзинку. Потом, прикрываясь полотенцем, отодвинула еще одну стеклянную дверь и шагнула в жаркое, наполненное паром пространство. Там она, не обращая внимания на других женщин, присела на корточки перед кранами с горячей и холодной водой и стала наполнять тазик. У соседних кранов женщина усердно терла спину девочке, сидевшей на низкой скамеечке. Из-за выложенной кафелем перегородки доносились голоса мужчин.