Станислав Лем - Больница Преображения

— Ложитесь-ка и вы, — пробормотал он и заснул.

Стефана разбудил резкий свет. Кто-то ударил его палкой по руке. Он открыл глаза, но продолжал лежать не шевелясь; в комнате было темно, шторы он опустил еще вечером. Около кровати стояли несколько высоких мужчин. Стефан машинально прикрыл глаза рукой: один из мужчин направил фонарь прямо ему в лицо.

— Wer bist du? [51] Ты кто такой? (нем.)

— A, lass ihn. Das ist ein Arzt [52] А, оставь его. Это врач (нем.). , — отозвался другой голос, как будто знакомый. Стефан вскочил, трое немцев в темных клеенчатых плащах, с автоматами, перекинутыми через плечо, расступились перед ним. Дверь в коридор была открыта настежь, оттуда долетал глухой топот кованых сапог.

В углу комнаты стоял Секуловский. Стефан заметил его только тогда, когда немец направил в угол луч фонаря.

— Auch Arzt, wie? [53] Тоже врач, да? (нем.)

Секуловский быстро заговорил по-немецки срывающимся, каким-то незнакомым голосом. Выходили из комнаты по одному. В дверях стоял Гутка. Передал их солдату, приказав проводить врачей вниз. Они спустились по второй лестнице. В аптеке, перед входом в которую стоял еще один черный с автоматом, они застали Паенчковского, Носилевскую, Ригера, Сташека, профессора, Каутерса и ксендза. Сопровождавший Стефана и Секуловского солдат вошел вместе с ними, запер дверь и долго всех разглядывал. Адъюнкт стоял у окна, сгорбившись, спиной ко всем, Носилевская сидела на металлическом табурете, Ригер и Сташек устроились на столе. День был облачный, но светлый; сквозь редеющие листья за окном проглядывало серое небо. Солдат загородил собою дверь. Это был парень с плоским темным лицом, со скошенными скулами. Он дышал все громче, наконец заорал:

— Ну вы, паны докторы, на шо вам вышло? Украина була и будэ, а вам каюк!

— Выполняйте, пожалуйста, свои обязанности, как мы выполняем свои, а с нами не говорите, — на удивление твердым тоном заметил Пайпак в ответ. Выпрямил спину, неторопливо повернулся к украинцу и уставился на него своими черными глазками из-под нависших седых бровей. Дышал он тяжело.

— А ты… — Солдат поднял шарообразные кулаки.

Дверь распахнулась, сильно толкнув его в спину.

— Was machts du hier? Rrrraus! [54] Ты что тут делаешь? П-шел! (нем.) — рявкнул Гутка.

Он был в каске, автомат держал в левой руке, словно собирался им кого-то ударить.

— Rune! — крикнул он, хотя все и так молчали. — Sie bleiben hier sitzen, bis Ihnen anders befohlen wird. Niemand darf hinaus. Und ich sage noch einmal: Solten wir einen einzigen versteckten Kranken finden… sind Sie alle dran [55] Тихо! Вы будете здесь сидеть, пока не прикажут! Никому отсюда не выходить! И я говорю еще раз: если найдем хоть одного припрятанного больного… всех вас!.. (искаж. нем.) .

Он обвел всех своими выцветшими глазами и круто развернулся на каблуках. Раздался хриплый голос Секуловского:

— Herr… Herr Offizier… [56] Господин офицер… (нем.)

— Was noch? [57] Что еще? (нем.) — рявкнул Гутка, и из-под каски выглянуло его загорелое лицо. Палец он держал на спусковом крючке.

— Man hat einige Kranken in den Wohnungen versteckt… [58] Несколько больных спрятаны в квартирах… (нем.)

— Was? Was?! [59] Что? Что? (нем.)

Гутка подскочил к нему, схватил за шиворот и начал трясти.

— Wo sind sie? Du Gauner! Ihr alle! [60] Где они? Мошенник! Все вы! (нем.)

Секуловский затрясся и застонал. Гутка вызвал вахмистра и приказал обыскать все квартиры в корпусе. Поэт, которого немец все еще держал за воротник халата, торопливо, пискливым голосом проговорил:

— Я не хотел, чтобы все… — Он не мог пошевелить руками: рукава халата впились ему под мышки.

— Herr Obersturmfuhrer, das ist kein Arzt, das ist Kranker, ein Wahnsinniger! [61] Господин оберштурмфюрер, это не врач, это больной, он сумасшедший! (нем.) — завопил, соскакивая со стола, смертельно бледный Сташек.

Кто-то тяжело вздохнул. Гутка опешил:

— Was soil das? Du Saudoktor?! Was heisst das?! [62] Что такое? Ты, коновал! Что все это значит? (нем.)

Сташек на своем ломаном немецком повторил, что Секуловский — больной.

Незглоба весь сжался у окна. Гутка, разглядывал их всех; он начал догадываться, в чем дело. Ноздри у него раздувались.

— Was fur Gauner sind das, was fur Lugner, diese Schweinehunde! [63] Ну и мошенники, ну и лгуны, свинячье стадо! (нем.) — проревел он наконец, оттолкнув Секуловского к стене.

Бутылка с бромом, стоявшая на краю стола, покачнулась и упала на пол, разбилась, содержимое растекалось по линолеуму.

— Und das sollen Arzte sein… Na, wir werden schon Ordnung schaffen. Zeigt cure Papiere! [64] И это врачи… Ну, мы тут наведем порядок. Покажите ваши документы! (нем.)

Вызванный из коридора украинец — видимо, старший, на его погонах были две серебряные полоски, — помогал переводить документы. У всех, кроме Носилевской, они оказались при себе. Под конвоем солдата она отправилась наверх. Гутка подошел к Каутерсу. Его документы он разглядывал дольше и немного помягчел.

— Acli so, Sie sind ein Volksdeutscher. Na schon. Aber warum liaben Sie diesen polnischen Schwindel initgemacht? [65] Ах, так. Вы фольксдойч. Прекрасно. Но отчего вы тогда заодно с этими польскими жуликами? (нем.)

Каутерс ответил, что он ничего не знал. Выговор у него был жестковат, но это был хороший немецкий язык.

Носилевская вернулась и показала удостоверение Врачебной палаты. Гутка махнул рукой и повернулся к Секуловскому, который все еще стоял за шкафчиком, у самой стены.

— Komm [66] Иди (нем.). .

— Herr Offizier… ich bin nicht krank. Ich bin vollig gesund… [67] Господин офицер, я не болен. Я совсем здоров (нем.).

— Bist du Arzt? [68] Ты врач? (нем.)

— Ja… nein, aber ich kann nicht… ich werde… [69] Да… нет, но я не могу… я буду… (нем.)

— Komm [70] Иди (нем.). .

Теперь Гутка был совершенно невозмутим, даже слишком невозмутим. Он вроде бы даже улыбался — громадный, плечистый, в плаще, скрипящем при каждом его движении. Он манил Секуловского указательным пальцем, как ребенка.

— Komm.

Секуловский сделал один шаг и вдруг повалился на колени.

— Gnade, Gnade… ich will leben. Ich bin gesund [71] Пожалуйста, пожалуйста… я хочу жить. Я здоров (нем.). .

— Genug! — яростно взревел Гутка. — Du Verrater! Deine unschuldigen verruckten Bruder hast du ausgeliefert [72] Довольно! Ты предатель! Ты бросил своих добрых безумных братьев (нем.). .

За домом громыхнули два выстрела. Зазвенели стекла в окнах, в шкафчике металлическим позвякиванием отозвались инструменты.

Секуловский припал к сапогам немца, полы белого халата разлетелись в стороны. В руке поэт еще сжимал резиновый молоточек.

— Франке!

Вошел еще один немец и с такой силой рванул руку Секуловского, что поэт, хотя и был толст и высок, подскочил с колеи, словно тряпичная кукла.

— Meine Mutter war eine Deutsche!!! [73] Моя мать была немка!!! (нем.) — визжал он фальцетом, пока его выволакивали из аптеки. Он успел уцепиться за дверь и рвался обратно, судорожно извивался, не решаясь, однако, защищаться от ударов. Франке стал деловито постукивать прикладом автомата по пальцам, впившимся в дверной косяк.