Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или Gott mit uns!

Сколько было у того борца с огнём на счету побеждённых пожаров? Сколько взорвал объектов "гражданского и военного назначения", и сколько в практике было случаев, когда горящие слёзно умоляли дать им возможность сгореть без помех со стороны? Ни единого!

— О, великая и неразрешимая загадка русской души! — пропел бес теперь уже в левое ухо — пожалуй, что офицер не стал тушить кельи от удивления.

— Как понимать?

— Просто. Все и всегда просят унять пожар, а тогда его просили не трогать очаг пожара. Вот у него заморочка и случилась. Редкий случай!

Из всей бомбовой благодати, что пролилась в ту яркую ночь с неба от советской авиации, городу досталось совсем мало.

…и когда ночь превратилась в "белый день" с лёгкой окраской в желтизну, то вторая, или третья волна отечественной авиации, принялась обрабатывать земли и за стенами обители. Земля за стеной монастыря называлась "сельской", и в мирное время монастырские юноши с большим, невыправляемым креном в уголовщину, ходили меряться силой к "деревенским" сверстникам. Любимым "оружием" монастырцев в завоевательных походах были приличные куски красного кирпича, выломанные из стены. "Походы" всегда были почему-то пьяными.

В ту яркую ночь и у "деревенских" были пожары, и этот факт говорит о масштабности действия родной авиации. Сегодня, вспоминая горящие дома к западу за оградой монастыря, начинаю колебаться: только ли одни фугасные бомбы тогда применяла родная авиация? Или с небес падало что-то и горячее?

… а небо продолжало посылать "подарки", и все они были одинаково "убийственные". Не в обиде на штурманов советской бомбардировочной авиации военных лет, я им всё и давно простил. Ныне вхожу в сознание воевавшего соотечественника и думаю: "в самом деле, что так ярко и хорошо может гореть!? От чего так быстро увеличивается площадь пожара?" — что бы стал думать любой из моих соплеменников? "Не иначе, как "в десятку" попали! Не иначе, как вражеский склад горюче-смазочных материалов накрыли! Горящие одновременно семьдесят шесть столетних деревянных, сухих келий женского монастыря такого освещения дать не могут! Даже если их все подпалить одновременно! Ребята, добавьте огоньку! Поздравляем!"

"Кто виноват"? Понятное дело, немцы!

Herr Offizier, обвиняю Вас в слабости! Нет, не в борьбе с огнём, в борьбе с огнём Вам не было равных среди подобных специалистов гарнизона! Обвиняю Вас в слабости перед двумя бабами, кои не позволили взорвать кельи!

Если ты пришёл на чужую землю, как "хозяин", то и веди себя, как хозяин! Знаешь, как ведёт себя "наш" хозяин? Одной соотечественнице "пересчитал зубы", а другая вмиг бы поняла, что всякие возражения и противодействия силе всегда нам дорого обходились! Так почему ты, бравый немецкий офицер, не последовал чужим обычаям и не заехал Матрене в физию!? А затем — к ликвидации "очага возгорания"!?

Господин офицер, к тому времени на вашей совести лежала "масса преступлений по уничтожению объектов недвижимости на захваченной территории", и ни одного — "против мирного населения"! Вы не взрывали строений с находящимися в них людьми. Почему ты, господин офицер, миновал стадию затрещины Матрёне и не настоял на своём!? Чтобы бы прибавила одна зуботычина? Если мы не чтим своих "матрён", то с чего на тебя, иноземца, блажь накатила, и ты отступил? Боялся лишнего повода быть обвинённым в "жестоком обращении с мирным населением"? Лишил Матрёну гордости и славы в будущем: "получила по морде от немецкого офицера за то, что не позволила взрывать келью"!? Затрещина Матрёне была бы на одно преступление больше, но и польза просматривалась громадная: тогда бы погибло всего три дома, но не семьдесят шесть "единиц монастырского жилищного фонда"! Такова была цена одной оплеухи, кою ты отказался влепить протестующей русской бабе! Или испугался советской бомбардировочной авиации? Что преобладало? Тоже мне, "офицер Вермахта"!

… до родной кельи оставались не тронутыми огнём пару изб и вопрос кончины "колыбели детства" был "не за горами". Было интересно: "до какого предела могу подойти к горящим домам без опасения возгорания зимнего пальто из сукна от немецкой шинели, но на советской вате"?

По всякому пожару проходит незримая линия, и пока огонь за ней — есть надежда его усмирить, но если огонь перешёл линию — он победитель! После отбытия врагов никаких других "огнеборцев" в монастыре не осталось, и огонь спокойно, не торопясь, без помех пересёк все "линии побед" над собой…

Когда первой заполыхала келья ничейной старушки, у ближних соседей появилась абсолютно фантастическая мысль, что огонь каким-то чудом не перейдёт дозволенную границу и ограничит аппетит одной кельей. Или двумя, но не больше. Этого не случилось, огонь без препятствий перешёл все границы, после чего насельникам оставалось любоваться его убийственной красотой!

В юго-восточной части монастыря пожар перешёл границу через малое время после отбытия немцев. Думаю, что иной "яркой" точки на карте города, чем горящий бывший женский монастырь, тогда не было.

Через какое время следовало ожидать огонь и на "крыше дома своего" — не мог определить, но что келья сгорит — об этом догадывался "на подсознании": так бы сегодня сказал любой писатель-профессионал, но не дилетант, вроде меня.

Ждал начала печального, но интересного события? Были в жизни мелкие удовольствия, помню их, но такого, как созерцание горящего родного дома у меня не было. Понятное дело, родные дома горят ни каждый день!

Видел в последующие времена, по классификации беса, "возгорания", но хороший, настоящий пожар был всего один. Такое у меня устройство: одно событие остаётся основным, а все последующие — второстепенными. Я не психиатр, а посему не могу объяснить, почему, отчего и до сего дня в деталях помню горевший монастырь.

Ничем не отличаюсь от тех, кто, помимо меня, присутствовал на том "мероприятии", возможно, что в их памяти сохранился больший объём информации, чем у меня, но мне хватает и своей, она для меня — главная. Всегда было, и впредь так будет, что "своя рубашка ближе к телу". Что поделать с собой? Частичное сгорание стольного града в известные времена второстепенно: "давно и далеко было", а костёр из семидесяти шести домов родного монастыря — это моё, родное.

— Бес, мы не сочиняем, когда говорим о сгорании семи десятков келий в одно время?

— Нет. Чем были покрыты кельи?

— Дранью.

— А если горячие, хорошие искры в изобилии ложатся на такие крыши, то какого результата ожидать?

— Ну, может, и не совсем в одно время горели упомянутые кельи, но что-то похожее тогда происходило.

Сегодня, когда кинематограф пытается обмануть простаков сожжением декораций, выдавая за настоящий пожар, то неудержимо "тянет за язык" сказать создателям "кинолипы":