Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или Gott mit uns!

Но не единственная…

Глава 13.

Возвращение в казарму через пятьдесят лет.

Во времена служения в "сапёрных войсках" отечества, а проще — в "стройбате", лямку с названием "воинская повинность по выполнению священного долга защиты родины" тянул и товарищ Колька. Сослуживец. Выполняли мы "священный долг" на расчистке от архангельской тайги площадку, на которой сегодня расположена самая главная установка для запуска дорогих "игрушек" в космос. И не только туда, и не только одних "игрушек".

Происходил Колька из семьи эмигрантов, коим удался побег в Китай от "прелестей" расползавшейся советской власти в памятные исторические времена. Родился и вырос в китайском городе Циндао. Родного русского языка не утерял, и, возвратившись на родину в составе семьи в 47 году, незамедлительно принялся выражать интересные "враждебные мысли" с его помощью. Но не громко, а мысленно. Редкое явление: вырос в чужой стране, но русский язык знал лучше многих соотечественников, никогда не переступавших священных рубежей родины в ненужном и враждебном направлении". Не переступали, но родным языком управлять не могли.

Знал Колька и английский язык, но об этом не распространялся потому, что был умный и осторожный человек: зачем лишние и ненужные вопросы того времени "откуда знаешь английский"!? Китайского языка не знал, но рассказывал интересные вещи: русские эмигранты брали в жёны китаянок и производили красивых детей.

Попутно о расизме "белых людей": самые большие расисты — это "настоящие", "чистые" китайцы, "ханьцы". Рождённых от смешанных браков детей китайцы презирали так, как не смог бы презирать ни один русский!

— Это китайцы-то? Им только и остаётся "борьба за чистоту расы" — влез с замечанием бес.

Не могу сказать, по какой причине запомнился столь мелкий факт из жизни русских эмигрантов в Китае. Может потому, что везде буду чужим, или потому, то Китай — более расистский, чем другие азиатские земли?

С Колькой мы сошлись мгновенно: он пропел в полголоса на английском "Песню американских солдат: "Ю АРМу…" Что-то вроде пароля, а я ему в ответ — "Лили Марлен". В музыке мы не поняли друг друга и потребовались пояснения.

— Что ты исполнил?

— Любимую песню немецких оккупантов. Инструмент исполнения — губные гармошки.

— Был в оккупации?

— Откуда ещё знать "Лили"? — вот она, великая и правильная, бессмертная наша "рыбак рыбака…"! Вот она, встреча "меченых"! Один — рождением в Китае, другой — оккупацией! Так и нашли друг друга.

В минуты откровенности Колька поминал древнюю бабку и родителей "добрым" словом за их неутешную русскую ностальгию: они слёзно просили советское правительство разрешить им вернуться "на историческую родину". В одна тысяча девятьсот сорок седьмом году от "Р.Х" они "допросились": их впустили. На время службы "в рядах вооруженных сил" Колька поминал маразм предков нехорошими словами:

— Почему бы им тогда ни попроситься в Англию? В "страну самой передовой демократии мира"? — Колька в просьбах на возвращение в отечество не участвовал и поэтому многое не знал.

Товарищ обладал удивительным даром: если видел компанию скучающих сослуживцев в курилке на свежем воздухе, то мгновенно понимал, что общество давно и обо всём поговорило, обкурилось дешёвой махоркой до одури, и всё, что можно заплевать вокруг — заплевало, а до обеда ещё много времени.

В чистом таежном воздухе висела смертная скука и архангельские комары, громадные и лютые, неумолимые и непобедимые, напоминали служащим, что армейская служба — довольно-таки тяжёлая штука!

Но появлялся Колька — исчезали комары и непобедимый "гнус", мелкий, но сильный своим количеством кровососущий паразит. Три лета службы хватило для вечной памяти о гнусе архангельских болот.

Вонючий препарат с именем "диметилфтолат" какое-то время сдерживал атаки гнусных тварей. И вообще вся обстановка вокруг — впору удавиться! но Колька не позволял никому производить "расчёты с жизнью".

Как он начинал "враждебную деятельность" — об этом медленно, с ненужными подробностями, расскажу: Колька, сослуживец по стройбату того стоит.

Тайга, как море, и в этом море — пять бараков из фанеры, в коих совсем недавно содержались "зеки", осуждённые по неизвестным мне статьям. Зеков в пятьдесят третьем распустили по домам, а на их место позвали меня и ещё четыреста человек таких, как я. Батальон "солдат срочной службы".

А вокруг, на многие километры одно от другого, по архангельской тайге, разбросаны малые селения с одичавшими жителями из таких, кого советская власть "на заре становления" не убила немедленно, а всего лишь только выслала из центральных областей России. Сосланные проживали, в отличие от нас, солдат, в полном мраке и без еже утренних "политинформации" от майора-замполита.

Как-то наши "доблестные сапёры", "стройбатовцы", в поисках спиртного забрели в одно из таких селений и попросили воды. Вода им не нужна была, но просьба воды — повод завести разговор с обитателями селения и выведать "главную военную тайну": есть ли в селении самогон? Древняя, дикого вида, старуха в ажитации ответила им:

— Крест на маузер, а не воды вам! — "взвилась" ветхая, не по возрасту яростная женщина, приняв работных стройбатовцев за чекистов времён "становления советской власти". Любая военная форма вызывала у старой женщины аллергию. Во всей "стране советов" шёл пятьдесят пяты год двадцатого столетия, и только в таёжном диком поселении дальше двадцатого года население не ушло. Пожалуй, жители одичавших архангельских селений и о прошлой войне ничего не знали — такая это была "неучтённая" глухомань. Чем жили обитатели, чем питались — этого представить я не мог. Кругом тайга, болота и песок и чем эти гиблые места могли прокормить человека? Мои заблуждения о возможностях тайги в прокорме человека продолжалось недолго, хватило и года пребывания. Но об этом — в другой раз.

"Идеологией" в батальоне заведовал майор. От недавней войны остался, дослуживал. Каждое утро, перед отправкой на валку леса, "благословлял" нас "политзанятиями". Первое выступление поразило меня: "главные и основные слова нашей жизни" он произносил неправильно: "коМуническая" партия". Майору не давалось полное произношение "основного" слова времён "цветения социализма" и он выпускал "в эфир" иной звуке, присутствие которого он бы не мог объяснить и под пыткой.

"Политрук" или ничего не знал о "фонетике великорусского языка", или не считал нужным выполнять правила фонетики.

Однажды кто-то из "грамотных" сослуживцев громко, чётко и правильным русским языком, не косным, как у замполита, произнёс "направляющее, основополагающее и вдохновляющее" слово, но на замечание "шибко грамотного" воина майор не обратил ни малейшего внимания.