Лев Сокольников - Саркофаг

Пришла с работы мать, и я доложи об убыли в наших рядах. Мать не заплакала и приступила к делу: вымыла тельце брата и завернула в ткань. Потом куда-то ушла и через совсем малое время вернулась с гробиком размером "один в один" Слабо помню последовательность дальнейших её действий, но то, что мать несла гробик до погоста попеременно то на одном плече, то на другом — это я помню.

На кладбище нашёлся старый могильщик. Поскольку гробик был маленький, то и вырыть могилку для него особого труда не представляло. Солнце ещё висело над городом, печальный обряд предания брата земле совершался при минимальном стечении публики: мать, я и могильщик. Всё шло без лишних остановок. Вот и могильный холм брату закончен. Так всё быстро! Совсем недавно он родился, пищал в пелёнках-тряпках — и вот его нет. Настойчивым желанием появиться в польском городе Хелме не дал нам продвинуться в глубь Рейха. А если бы он задержался дня на три с "выходом в свет?" куда бы тогда завезли железные дороги Рейха семейство коллаборациониста? В центр Германии? И могли бы мы оказаться в другом лагере, из которого бы не выбрались?

Со смертью брата Полония как-то ушла в сторону, забылась. С "младых ногтей" заметил за собой такое: живу тем, что вокруг в данный момент. И тогда прошлого не существовало, а будущее видеть не мог. Помнил прошлое до мельчайших подробностей — и достаточно! Польша, далёкая Польша, отойди в сторонку! Ты не исчезнешь из памяти и не растворишься никогда, но сейчас отойди в сторонку, прошу! Не создавай "фон"! Имея девять прожитых лет, всё же понимал, что часто вспоминать Полонию — себе больнее. Было, что терять в Польше, но не чужой магазин, в котором наше семейство прожило совсем короткое время, а что-то иное. Не тот ли ручей из трубы с чистой водой, большая лягушка-эндемик и милые, мощенные булыжником, без грязи, улочки Люблина?

Выжил бы брат, если мы остались в Польше? Я — выжил, меня поляки вытащили из тифозной могилы, и сестре подарили жизнь, а брату, как родившемуся в Полонии, они бы наверняка не позволили расстаться с этим миром! Лагерь брат выдержал, а попал на "историческую родину" — и умер! Сегодняшняя нехорошая мысль: это что ж получается!? Родина убила брата!? Вывод: прежде, чем возвращаться на "историческую родину" — хорошо подумай! Приключилась бы в Полонии с ним непонятная и необыкновенная болезнь с названием "младенческая"? Что за диагноз? А если бы братишка остался жить, то что ему вписали потом в "пачпарт"? Что "родился в польском городе Хелме"?

— Как так!? Откуда и почему? Рассказывай! — а так умер человек и простым манером ушёл от будущих неприятных расспросов.

Глава 5. Первая учебная зима.

Где-то на горизонте маячила зима, а до зимы был сентябрь. Он был тихим и тёплым, и казалось, что последующие месяцы за сентябрём будут ничуть не хуже. Меня кое-как "обрядили" и отправили учиться. Хорошее русское слово: "обрядили" Оно у нас используется:

а) когда собирают "в последнюю дорогу" умерших и "обряжают" их,

б) и когда "выпускают в свет"

Большим счастьем было то, что школа находилась рядом, за оградой метрах в ста. Не помню подробностей первой своей школьной зимы, но всё, что пощадил нынешний склероз мой о первой учебной зиме — расскажу без утайки.

Приходили отцовы письма-треугольники. Редко. Только сегодня понял, что "письма с фронта" ничего не значили, были "отвлекающим маневром", обманом: вот отец в свободное от боя время пишет письмо, вручает его "фронтовому почтальону" из популярной "песни военных лет", а на другой день вражеский снаряд разносит отца в клочья! Я этого не знаю и читаю письмо… покойника. Разве не так? А потом приходит "похоронка"…

Зима, зима…Печь в келье топить нужно хотя бы раз в сутки, иначе жизни нет! Ах, "железка"! Спасительница от холода и голода! Мать родная! И сегодня очень много людей трудится "на стальных магистралях" не потому, что труд на тебя хорошо оплачивается, и не из-за большой любви к тебе, а потому что в генах твоих тружеников с древнейших времён заложено вот это:

— "Железка" всех примет, всем даст кусок хлеба, обогреет и защитит! Будь с нею!

Монастырская зима 44дробь45 мало, чем отличалась от оккупационных зим. Оккупационная зима — это понятно, кругом враги, с ними много не поговоришь. И зима "предпобедная" не разрешала широко открывать рот: "война идёт! Какие могут быть недовольства!? Терпеть!"

Нужны, нужны войны хотя бы только для того, чтобы в нас периодически обострять

"чувство локтя и терпения"

Как мы дотянули до апреля — не помню. И вечный, многолетний и проклятый вопрос: чем "накормить" плиту в келье!? Тепло, тепло в жилье больше значит, чем пища!

Спустя много лет узнал "уголовную" подробность из детства: старшей сестры. Начало такое: воровать уголь у захватчиков на железной дороге мог только тот, кто на них работал. У нас не было такого, чтобы я, работая на производстве, не утащил с родного производства что-то нужное мне. Наш, российский лозунг "возьми нужное тебе", родился не от хорошей жизни, мы его понимали и принимали, но враги за него карали. Основа воровства нашего — нужда, но встречались "идейные воры":

— Если не причиню ежедневно вред советской власти хотя бы на рубль — больным делаюсь! — мой хороший товарищ не был в оккупации и под "обработку вражеской идеологией" не попадал.

Немного украденного угля было компенсацией немецким пособникам за их труд во вред отечеству. Как немцы смотрели на растаскивание "стратегического материала" своими пособниками — этого я не знаю, но отца они не расстреляли. Могли расстрелять потому, что отец воровал уголь, а вот почему ни разу не попался за всё время службы у врагов — не знаю. Враги могли расстрелять разгуливающего человека по железнодорожному узлу и без угля в сумке.

Полученный во времена вражеского владычества опыт в краже угля не умер и не исчез: он только поменял "знак". Если раньше "стратегический материал" воровали у врагов с риском для жизни, то после освобождения от них риск быть застреленным при краже всё того же "стратегического материала" заменялся десятью годами родной колонии. Ничего удивительного: радость освобождения от врагов согревала больше, но всё же не так, как украденный уголь. Краденый уголь грел лучше и надёжнее. Воровать его ходили на станцию ночами. Дети. Со взрослыми ворами освободители поступали жестоко, а детям многое прощалось. Да и были они в ночном мраке менее заметны, более проворны и шустры.

В одну из ночей, а хождение на добычу совершалось только по острой необходимости, о каких-либо запасах и речи не было, сестра и ещё одна девочка, ровесница ей, пошли на добычу. Было начало апреля, снег сошёл, но грязь ещё была в силе. Во мраке добрались до станции и стали высматривать эшелоны с углём. Что могут девчонки в тринадцать лет? Какие они "угольные" воры? Какие они лазальщицы по вагонам? Нулевые! А тут ещё дождь начался. Они мешки на головы, да под вагон от дождя. Сидят на рельсе, ждут. Чего ждут? А кто знает, может и повезёт, может что-то и удастся найти…