Алексей Мальцев - Призрачно всё...

В этот момент резь в промежности достигла своего апогея, скулеж превратился в рев, слезы хлынули из глаз. Из него полезло… Само, или стали вырывать, он не мог разобраться.

Детский рев раздался так неожиданно, что доктор подавился слюной. Человек родился! Обработка пуповины, отхождение плаценты-последа. Он помнил что-то из акушерства. Смутно, урывками, но помнил.

— Молодец, Акулина, — ободряюще пропел грудной голос. — Девочка у тебя. Первая-то, кажется, тоже…

У него уже вторые роды, вот оно что! Акулина… какое романтичное имя! Интересно, давно ли были первые. Сколько лет старшей дочери… Полный отпад!

— Ну, и засранка ты, милая! — не преминула расставить точки над «i» прогорклая акушерка. — В следующий раз не набивай так животень-то! Пожалей нас, сердешных.

Изместьев внезапно схватил ее за руку. Вернее, хотел схватить. Движение оказалось столь слабым, что «прогорклая» едва заметила.

— Чего еще тебе?

— Какое сегодня число?

— С утра четвертое было вроде, — рассеянно ответила акушерка.

— А месяц, год! — не унимался доктор, надеясь на что-то. Но, видя, что та шарахается от него, как от прокаженного, повторил изо всех сил: — Месяц, год, я тебя спрашиваю…

Услышать ответ он так и не успел, выключился. Очнулся уже в палате от того, что кто-то трепал его по волосам. Оказалось — та самая врачиха, что принимала у него… нее роды.

— Напугала ты нас, Акулька, — доверительно сообщила доктор, заметив, что больная в сознании. — Вдруг раз и захорошела. Вроде ничего не предвещало, а тут… Хорошо, анестезиологи дежурили классные, вытащили тебя. Сразу же непрямой массаж, сердечко завели… Да и дочурка у тебя крепенькая родилась…

— Какое сегодня число? — выдохнул Изместьев в лицо коллеге. Коллега отнеслась к его вопросу более осмысленно, нежели та, которой приходилось за родильницами…

— Четвертое ноября, девочка. Накануне праздника родила, может, октябриной назовешь… или там ноябриной.

— Даздрапермой, — огрызнулся Изместьев, скрипнув зубами. — Год какой сейчас? Год, я спрашиваю!

Улыбку словно сдуло с лица врачихи сквозняком от только что открытого окна. Она почему-то сняла колпак и стала поправлять довольно старомодную прическу. По тому, как старательно собеседница отводила глаза, Изместьев догадался, что в его психическом здоровье основательно усомнились.

— А сама-то не помнишь, разве? — неуверенно прошептала врачиха, оглядываясь вокруг, словно разглашала страшную врачебную тайну. — Восемьдесят четвертый, разумеется. Ты вспомни, Акулька, вспомни, умоляю… Это важно. Постарайся вспомнить подробности, постарайся!

С этими словами врачиха поднялась, щелкнув коленками, как Изместьев в подростковом возрасте, и, ссутулившись, направилась к выходу из палаты. Сразу стало удивительно тихо, и Аркадий догадался, что их диалог проходил в полной тишине: окружающие родильницы слышали каждое произнесенное слово. А было их, только что родивших, совсем немало.

— Акуль, как? Сдюжила? — послышалось с кровати от окна. — Кто: девчонка аль пацан? Ты пацана вроде хотела…

— Девка, — процедил Изместьев чужим голосом, с ужасом входя в новую роль. — Три пятьсот, кажись. Закричала будь здоров.

— Чо, две девки то ж ничаво! Знать, третьего парня точнехонько спроворите! Факт! Долго ли умеючи-то?!

У него не было никакого желания «точить лясы» с соседками по палате, он отвернулся к стене. Соседки поболтали еще немного и смолкли: кто-то вспомнил, что уже час ночи.

Изместьев заметил, что ему тяжело дышать: не получается вздохнуть полной грудью. Грудная клетка не та. И этот странный зуд в сосках, словно что-то их распирает изнутри. Рука сама потянулась… Лучше бы он не делал этого. Это что за пельмени без начинки? Вывалилась при варке? Огромные вытянутые болезненные соски и абсолютно плоские, словно ссохшиеся, груди. Что это?! За что?

Сразу вспомнился анекдот про уши спаниэля. Полный абзац!

Рука скользнула туда, куда обычно скользила у писсуара в туалете, где покоился соратник, ровесник, одноклассник, одиозный родоначальник всех и вся… Он его никогда не предаст, не бросит на произвол судьбы…

Доктор свято верил в это, пока… его рука не нащупала пустоту, пространство… Ничто не выбухало ни на дюйм! Вот оно что! Вернее, там, конечно, обитали какие-то молекулы-атомы, пеньки — овраги… Но закадычного друга след простыл. Однозначно! Закадычный друг теперь был где-то в другом месте, служил верой и правдой кому-то другому…

Безнадега!!! Доктора словно окатили ведром воды из январской проруби. Добро пожаловать на гладко выбритый лобок, господа! Как вам у нас, на плацу? Строевой будем заниматься?

Может, это ему снится? Наверняка после родов вкололи что-то, и началось казаться, что отдельные части тела принимают самые причудливые, подчас невообразимые формы. Это временно, не навсегда. Всего лишь эпизод, не более.

Но если … вкололи после родов, значит, они, эти самые злосчастные роды, были. А если были, если имели честь состояться, то все эти «ошарашивающие» послеродовые открытия вписываются в общий нестройный хор, от которого уши вянут! А груди завяли намного раньше, после первых родов. И ничего не сделать. Куды ты, милок, денесся?

Не мог он так прогадать во времени! Он не мог, а Клойтцер? Этот аптекарь хренов вполне мог кинуть еще одну гирьку на весы, сместив их стрелку чуть вправо… или влево. Пару делений достаточно. В историческом контексте это — огромные расстояния. И вот результат: Изместьев в аду, из которого не вырваться!

Перехитрил-таки, гад! Тварюга! Похоронить его мало! Что делать?

Утро новой жизни… Запахи снега, оттепель, цвет сосулек, какофония городской суеты… Аркадий усиленно вспоминал все прочитанное, когда герои книг выходили из комы, поднимались после длительных изнуряющих болезней. Осунувшиеся, но бесконечно счастливые, полные решимости жить, творить, любить… Уж теперь-то все наверняка будет о'кей, можно не сомневаться.

Для родильницы Акулины Доскиной, в тело которой «посчастливилось» с разбега вклиниться доктору, утро новой жизни стало второй, еще более изощренной серией кровавого сериала ужасов. После самих родов, естественно. Впрочем, в хмуром ноябре далекого застойного 84-го слова «сериал» еще не существовало в принципе. До «Рабыни Изауры» и «Плачущих богатых» еще предстояло дожить. Перестройку с ее сухим законом, гласностью и пустыми прилавками перепрыгнуть было никак невозможно.

Единственным интригующим моментом в бесконечном множестве удручающих было осознание того невзрачного факта, что где-то, пусть не рядом, но дышит тем же воздухом он, совсем еще юный десятиклассник Аркаша Изместьев. Ни о чем не подозревающий.