Алексей Мальцев - Призрачно всё...

На второй день деревенской жизни пошла знакомиться с соседями. Колхозный быт образца восьмидесятых не радовал. В округе жили в основном механизаторы. И получка, и аванс знаменовались в деревне залихватскими пьянками, после которых бесхозные трактора простаивали сутками где-нибудь в косогоре, а скот, голодный и недоенный, мычал, хрюкал и просто выл в стойлах.

— Так ить рабочему человеку толчок нужен, — рассуждал в минуты сивушного похмелья Федунок. — По паре стопок зальешь, глядишь, и веселее на душе-то…

Страсть как любил муженек о недостатках социалистического метода хозяйствования порассуждать. Делился планами на будущее, в частности, мечтал приобрести в собственность трактор и заключить с совхозом договор, арендовать землю. Заикался даже о банковском кредите, но всякий раз после третей стопки забывал о сказанном, молча лез своими жилисто-узловатыми граблями жене под юбку, грубо стягивал то, что под ней было, и, как ни отбивалась бедняжка, очень скоро овладевал ею. Так продолжалось день за днем, алгоритм поведения новоявленного фермера ничуть не менялся.

Просвета никакого не предвиделось. Изместьеву казалось, что даже для тех, кто всю жизнь, с самого рождения жил в таких условиях, они были невыносимы. Что говорить о нем, рожденном в городских комфортных условиях, всю жизнь воспитывавшемся как мужчина…

Федунок заваливался на жену с завидным постоянством. Акулина уже знала наперечет, что из продуктов или какой-нибудь домашней утвари врзбуждало мужа, и старалась заблаговременно убрать это «от греха подальше». Однако, толку от подобной «предусмотрительности» было мало.

Федор за ужином потреблял фантастическое количество головок чеснока и лука, обильно «сдабривая» сие «огненное» кушанье мутной самогонкой. Редька также относилась к числу любимых мужниных продуктов. Причем вовсе не в виде салата или начинки для пельменей.

После «возбуждающего» ужина Федор начинал с присвистом глубоко дышать, что в переводе на русский буквально означало, что жена должна готовиться, в ее распоряжении остаются считанные минуты… Ну, там, постель наспех соорудить, еще чего…

И уже ничего не могло ему помешать: ни погода, ни простуда, ни наличие гостей в доме. И похоже, так было всегда: засидевшиеся в гостях соседи, завидев вожделенный блеск в глазах скотника, скоренько ретировались к дверям (опасаясь, видимо, как бы их самих не того…). При этом, надо заметить, они ничуть шокированными не выглядели.

Ниночка едва успевала схватить «в охапку» свою младшую сестренку Клавдию с любимой куклой и скрыться за занавеской. Оставив, таким образом, мать наедине со зверем.

Бежать от взбудораженного кобеля было бесполезно, впрочем, как и пытаться его сдерживать. Несколько раз Федор настигал убегавшую жену в сенях и «приходовал» тут же, «не отходя от кассы». Один раз все случилось в хлеву, когда Акулина вываливала поросятам пойло.

Секс под аппетитное поросячье чавканье показался Изместьеву настолько эксклюзивным, что его тотчас вывернуло аккурат в то самое ведро.

Фортуна в такие минуты была явно не на стороне доктора. Ни подсыпанный в борщ фенобарбитал, ни корвалол с микстурой Михеева-Павлова на Федунка никак не действовали. Вернее, действовали, но потом, когда все было закончено, и Акулине не оставалось ничего другого, как зализывать раны под ступорозный храп мужа. Кроме вышеназванных лекарств у деревенского фельдшера больше ничего не водилось.

А реакция Федунка на валериану, вообще, мало чем отличалась от кошачьей. И такое понятие, как презервативы, было Федору неведомо в принципе.

Старшая дочь, Нина, отличалась редкой понятливостью и сообразительностью. Ей не раз и не два доставалось от пьяного отца. В частности, в ее обязанности входило стягивать с него огромные грязные кирзачи, когда он возвращался домой. И если дочь недостаточно проворно справлялась с этим, то ей доставалось от родителя. На упреки жены относительно домашних сцен насилия Федунок невозмутимо ответствовал, имея в виду нелегкую женскую юдоль:

— А ее кто-нибудь, думаешь, пожалеет потом? Пусть привыкает к своим обязанностям. Не мной заведено, не мне и отменять.

Изместьев несколько раз ловил себя на том, что, будь он действительно женщиной, то сошел бы, наверное, с ума от сознания того, как Федор обращается с женой на глазах у дочери. Несколько раз случалось, что от грохота просыпалась малютка, Акулина порывалась ее успокоить, но муж не отпускал ее до тех пор, пока не кончит. «Негоже прерывать процесс в самом разгаре. Это ж как песня, которую надобно допеть».

В один из вечеров Федор коротко приказал жене:

— Завтра на ферму ступай с утра. Подмогнешь там бабам, совсем зашиваются. Энто тебе дело знакомое, чай, не все из башки-то выветрилося. Здеся не курорт, пахоту никто не отменял.

— А Клавушку ты грудью покормишь? — улыбнулась Акулина, стараясь не повышать голоса. — Учти, каждые три часа, пять раз в день, остатки сцеживай, а не то титьки воспалятся, мастит будет.

Каким чудом ей удалось увернуться от летевшей в голову сковородки, до сих пор загадка. Ни слова не говоря, Федун отправился спать. Нина сдавленно начала всхлипывать у себя за занавеской.

Ворзонину вспомнилась строчка из песни, которую в детстве они распевали на комсомольских вечерах. Ночь действительно прошла, только боль осталась. А вместе с болью — целый ворох проблем, разрешить которые не представлялось возможным. Итак, он остался один на один с полной неизвестностью. Кедрач его предал, Изместьев исчез непонятным образом. Сейчас, в таком состоянии, он не сможет внятно ответить ни на один из вопросов, которых, надо признать, становится все больше.

Поднявшись с кушетки, на которой продремал, если можно так назвать болезненное забытье, несколько предутренних часов, Павел почувствовал резкую головную боль. Требовалась срочная психологическая разгрузка. Иначе невозможно работать. Он достал сотовый, начал набирать номер. Потом вдруг вспомнил, что медсестра могла быть еще здесь. Дрожащим пальцем нажал кнопку на селекторе.

— Наталья! — ему почему-то очень захотелось назвать медсестру по отчеству, но, как назло, вспомнить его все не удавалось. Чтобы официальности в тоне было побольше, никакого панибратства. Дистанция — прежде всего.

— Да, Павел Родионыч, — подала голос девушка. — Я здесь.

— Вот именно. Она еще здесь! — выпалил он подобно пушке Авроры в далеком семнадцатом. — А где должна быть? Отвечай немедленно.

— Да… где? Где я должна быть? Не знаю… Дома, наверное. Уже утро… Вы так и не спали, Павел Родионович? Разве можно в вашемположениии… — заквохтала девушка, суматошно поправляя макияж и закалывая выбившиеся из-под колпака за ночь пряди.