Алексей Мальцев - Призрачно всё...

— Не болтай ересь, — оборвал он ее. — Это не имеет никакого значения. А вот за то, что ты вспомнила, где должна находиться, — умничка! Дома и с мужем! — Ворзонин начал задыхаться от столь вопиющей «непонятливости» среднего медперсонала. — Ублажать его давно пора! Он, наверное, заждался. Ночь прошла целая! Скучает, бедняга, а ты здесь валишь мне вермишель на волосы из дуршлага.

— Какую вермишель? — обиделась медсестра, но потом, словно прозрев в одночасье, заключила. — Все, я поняла. Я пошла. До свидания, Павел Родионыч.

Оставшись один, Ворзонин взглянул на часы, потом набрал на сотовом номер, долго ждал, отсчитывая гудки. Наконец, откашлявшись, заговорил:

— Олеся Николаевна, доброе утро. Это Ворзонин. Я знаю, что для очередного сеанса еще рано, но на днях… уезжаю на симпозиум в Швейцарию. Потом сразу же в отпуск. Сами понимаете, как это бывает… Да… да… Уверен, что лучше предвосхитить, нежели потом наверстывать. Да, да… Очень рад, что вы меня понимаете. Марина как себя чувствует? Очень рад, очень… Как раз завтра я уезжаю, а сегодня у меня большое окно. Да, к тому же, как мне кажется, это будет последний сеанс. Думаю, на этом закончим. Пусть сегодня подходит часикам к десяти утра. Хорошо, жду.

Спрятав сотовый в карман, он спустился в терапевтический блок, уселся в кресло и зажмурился. Скоро она придет, и тогда… Хоть какое-то снижение напряга, хоть какая-то расслабуха. Конечно, много не успеть, но все же, все же.

Он схватил трубку внутреннего телефона, одновременно щелкнув по клавише компьютера. На экране появилось изображение приемного покоя. Вахтерша была занята вязанием.

— Сергеевна, сейчас подойдет девочка… Ну, пусть не сейчас, минут через сорок… Ты ее знаешь, она ко мне каждую неделю ходит на сеансы. Знаю, что по понедельникам, ну и что. Обстоятельства, Сергеевна. Не задавай глупых вопросов! Тебе приказано пропустить. Твое дело маленькое. Ясно?

Аппарат с трудом выдержал удар трубкой. Да что за народ у него работает!!! Тупица на тупице! Павел сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять внутреннюю дрожь.

«Спокойно, удав, спокойно, сейчас прискачет лягушка, то есть, пардон, Марина. Ты должен выглядеть на ять».

Он прикрыл глаза. Зажурчала вода, подул ветерок, зашелестели листья. Все начало возвращаться на круги своя.

Познакомившись однажды в далекой молодости с возможностями нейро-лингвистического программирования, он заикнулся себе, что с помощью нового метода можно запросто манипулировать, а подчас и конкретно управлять людьми. В том числе и девушками, и даже девочками…

Тот факт, что Ворзонин официально дистанцировался от застойных семидесятых, отнюдь не означал, что он дистанцировался от них во всем. Была одна слабость, одна безответная любовь, о которой не знал никто: ни пациенты, ни коллеги, ни многочисленные любовницы, ни редкие друзья. Потому что декларировать нечто подобное означало поставить себя на одну ступень со своими самыми гнусными из пациентов. Этого психотерапевт Ворзонин себе позволить никак не мог.

Он начал готовиться к визиту девочки. Несколько месяцев назад, когда встревоженная не на шутку Олеся Николаевна привела свою одиннадцатилетнюю дочь к нему на прием, доктор проглотил слюну. Эти широкие скулы, чуть припухшие от слез глаза, веснушчатый вздернутый носик… Эти худенькие ножки в белых гольфиках так удачно вписывались в его стереотип. В считанные секунды Ворзонин мысленно дорисовал недостающее: красный галстук, белую блузку, красную юбку, туфельки. А на голову — обязательно пилотку. И научить отдавать салют, рапортовать, маршировать…

Он был далек от иллюзий, отдавая себе отчет в том, что привлекала его в девочке именно незрелость, несформированность и угловатость. Утратив окончательно детскую миловидность, Марина не успела приобрести еще юношеской округлости, всех тех выпуклостей, которые очень скоро будут стандартно, как красная тряпка на быка, действовать на подавляющее количество мужиков страны. Вот, пока не приобрела, пока не превратилась, застыла как бы в промежуточной фазе, доктор и спешил поймать момент, «снять сливки», «собрать нектар» с еще не распустившегося цветка. Находя в этом высший смысл, какую-то запредельную эстетику… Природа как бы находилась в процессе творчества над ней. Менялись черты, все ускользало, и можно было не успеть. А так хотелось, так хотелось…

В юности он когда-то отработал целое лето пионервожатым в лагере. Те впечатления настолько ярко впечатались в подкорку, что доктор создал целую фонотеку пионерских песен.

Родители Марины разводились. На психике ребенка это обстоятельство сказывалось крайне отрицательно. Доктор долго не раздумывал: сеансы назначил еженедельно. Вскоре они начали напоминать театральные представления с музыкальным сопровождением, декорациями и реквизитом.

— Здравствуйте, Павел Родионыч. Можно?

Марина перетаптывалась в проеме дверей, грызя ногти то на правой, то на левой руке. Ему захотелось тут же распять ее на столе, разорвать на части… Но он бы не смог работать психотерапевтом, если поддавался всем своим порывам, то и дело рождавшимся в мозгу.

— Привет, Маришка, — заставил себя улыбнуться доктор, приглашая девочку в кабинет. — Как ты себя чувствуешь? Как настроение?

— Вроде клево. Мама говорит, что из-за папы у нее начались проблемы, — совсем не по-детски ответила девочка. — Она не любит его, только меня. И нам хорошо будет без него, потому что никто не будет обижать маму. Да и меня тоже.

— А тебя папа… действительно обижает?

— Нет, а что? — почему-то насторожилась девочка. — Но мама…

— Скажи, Мариш, а ты любишь папу? — усаживая девочку в кресло напротив себя, поинтересовался Ворзонин.

Девочка смутилась, надула губки, потом твердо ответила:

— Я хочу, чтобы он ушел. Так всем будет легче.

— Ну, ну, — кивнул Павел, нажимая на клавишу магнитофона. — Все, Мариш, расслабься. И постарайся уснуть.

— Как всегда? — улыбнувшись, спросила девочка.

— Конечно, — кивнул доктор. — Ты же знаешь.

Он подошел к двери, несколько раз повернул ключ в замочной скважине. Когда девочка проснется, она эти подробности помнить не будет, поэтому и опасаться нечего.

Прозвучало несколько фортепианных аккордов, Марина закрыла глаза. Доктор поймал себя на том, что начал глубже дышать и раздувать ноздри. «Здорово же ты изголодался, пионервожатый, если не можешь и пяти минут потерпеть. Стреножь копыта, мерин!»

Через несколько минут девочка с закрытыми глазами, в пилотке, галстуке, блузке и красной юбке маршировала перед ним под звонкие пионерские песни его детства. А он сидел напротив и «ловил кайф».