Елена Чижова - Орест и сын

“Переста-аньте, — старуха протянула укоризненно, — вы же с ним дружите? Он — на их стороне”. — “Вы имеете в виду вашего внука?” — Орест Георгиевич уточнил осторожно. “Вну-ука! Он мне — не внук. Внуки растут дома. Этот — сынок людоеда. Вы, надо полагать, тоже выросли в прию- те?” — “В приюте… Нет”. — “Значит, ваших родителей не тронули?” — она не скрывала разочарования. “Мои родители умерли”. — “Вот!” — старуха отвечала победно, словно смерть родителей свидетельствовала о ее правоте.

Нет, явно не в себе. Орест не постигал ее логики. Можно подумать, у этих детей был выбор…

“Я помню вашу жену, — старуха произнесла отчетливо и ясно. — Она была последней, которая умерла. Больше никто из нас не умрет — теперь очередь за ними. — Глаза закрылись. — Я расскажу вам, как она умерла...”

Орест Георгиевич встал и попятился. Занавес держал спину мертвой хваткой. Боясь, что глаза откроются и он не успеет, Орест Георгиевич рванул и ринулся вон. В коридоре он замер, прислушиваясь. Было тихо: старуха заметила бегство. Совершенно сумасшедшая. На цыпочках Орест Георгиевич направился к двери, кое-как справляясь с собой.

В гостиной беседовали о книгах. Он опустился в кресло. Напротив за стеклом книжного шкафа была выставлена маска, судя по всему, африкан-ская: скуластое лицо, побольше человеческого, близко посаженные прорези глаз, маленькая шапочка на плоском темени, формой напоминающая кулич. К затылку крепились жидкие патлы, свисавшие из-за ушей. “Это что?” — он спросил, прерывая их разговор.

“Маска тайного общества, — хозяин откликнулся мгновенно. — Привез из Нигерии. Приобрел за большие деньги. Такие вещи купить совсем не просто — туземца пришлось уговаривать. Но это, в отличие от пепельницы, подлинник. Я подозреваю, ни у кого, кроме меня, такой нету”. — “И как же вы уговорили?” — “Сказал, что у себя на родине я — руководитель тайного общества. Представьте, туземец поверил. Бабушке не нравится, — хозяин усмехнулся. — Она считает, что это маска людоеда”. Орест Георгиевич огляделся, отмечая разницу: комнату старухи заставили старинной мебелью. Здесь обстановка была современной.

“Вы верите во всю эту… мистику?” — он спросил осторожно. “Верю, — хозяин ответил совершенно серьезно, — и думаю, что древние знали в ней толк. Конечно, современному человеку их мышление может показаться странным. Во-первых, оно не линейное, а, скорее, образное: сцепка смыслов происходит не через причинно-следственные связи, а через знаки или образы, например название или даже имя. В результате жизнь обретает многозначность, иными словами, глубину. Для нас с вами, к примеру, эта маска суть всего лишь маска, сувенир из африканской страны. Для них же она — и маска, и лицо предка, и их собственные лица — после смерти. Таким образом, любой туземец, в отличие, скажем, от нас, грешных, пребывает одновременно как бы на двух уровнях: мифологическом и реальном. Берет предмет из своего обыденного окружения и находит ему соответствие в потустороннем мире. Что поделаешь — издержки мифологического сознания… А может быть, преимущества”.

“Что касается мифологического сознания, — Павел вмешался в разговор, — в этом отношении как раз наши соотечественники — большинство из них — подлинные дикари. В их головах царит чудовищное смешение ми- фов — православных, советских…” — “Ты, — Орест Георгиевич откликнулся, — имеешь в виду простой народ?” — “Почему же простой? Наша интеллигенция, можно сказать, соткана из мифов, но в отличие от народа — антисовет-ских и православных. Точнее, из того, что они называют православием. Их православию еще пахать и пахать до Средневековья… Да здравствует феодализм — светлое будущее всего человечества! Слыхал такой актуальный лозунг?”

Орест Георгиевич улыбнулся. Ему представились колонны, идущие по Дворцовой площади. Над площадью, устремляясь к римской колеснице, летели клочки воззваний. “В таком случае, если принять твои рассуждения за правду, наши современники пошли дальше дикарей: они пребывают не на двух, а, скорее, на трех уровнях: мифологическом, евангельском и реаль-ном”, — Орест Георгиевич обращался исключительно к хозяину. Ему показалось, тот слушает с интересом.

“Куда там Средневековью! — Павел потирал руки. — Оно, во всяком случае, опиралось на церковную традицию, которая и сама по себе была довольно целостной, и имела под собой вполне прочную опору”. — “Ну, — хозяин едва заметно поморщился, — этой прочности я не стал бы преувеличивать…” — “Их сознание все-таки умело отличать реальность от мифа. Взять хотя бы протестантов”. — “Во-первых, — хозяин пожал плечом, — какое же это Средневековье, а во-вторых, протестанты в этом отношении действительно стоят особняком. Что касается остальных… Все они предпочитали рациональным рассуждениям знаки подобия. Тут я с вами согласен, — он обращался к Оресту Георгиевичу. — Так называемому современному человеку эта тройственность свойственна; впрочем, реальность не та дамочка, которой легко глядеть в глаза”.

“Вы сказали, что человек, обладающий мифологическим сознанием, может взять предмет и увидеть в нем потаенный символ. — Орест Георгиевич покосился на маску. — Мне кажется, я понимаю вас. Вот, например, кремлевские звезды… Для советского человека этот образ — больше чем звезда. Она — истина, воссиявшая над миром…”

“Вот-вот, — хозяин поглядел внимательно, — и в этом — источник реальной опасности. Человек, мыслящий образами, не способен заметить подмены. А значит, рано или поздно его милосердие оборачивается жестокостью, ви- но — кровью, рождение — смертью. На этом построена и пресловутая теория классового чутья”.

“Ну, это-то как раз не новость — мир, расколотый надвое. Тут советская власть идет по стопам всех древних религий: “низший” и “высший” миры, населенные разными по своей сути существами, — вот вам и наша граждан-ская война, и репрессии, и деление на „палачей“ и „жертв“”, — Павел говорил горячо.

“Однако человек, осознавший эту опасность, — хозяин продолжил свою мысль, — может, если хотите, подстелить соломку и научиться пользоваться мифологическими представлениями как рабочим инструментом”.

“Колдовать?!” — Орест Георгиевич спросил с заминкой. Хозяин откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

“Нам пора”, — Павел произнес тихо. Орест Георгиевич кивнул и поднялся. Хозяин не задерживал.

В прихожей он предупредил, что не любит разговоров на лестнице, а потому, когда Орест Георгиевич придет в следующий раз, а он его, конечно, приглашает, пусть тихо постучит в дверь и, дождавшись, когда откроют, подаст открывшему знак: левая ладонь на горле, правая поддерживает левый локоть. Он добавил, что надеется на его деликатность, и Орест Георгиевич кивнул, понимая...