Елена Чижова - Орест и сын

У ворот они расстались — Павел сослался на неотложные дела. Орест Георгиевич дождался шестерки и проехал Невский до Александровского сада. Здесь водитель объявил, что автобус дальше не пойдет. Решив не дожидаться следующего, Орест Георгиевич отправился пешком.

По мосту он шел, держась правой стороны. Высокое здание Академии наук загораживало вид на больницу. В отсветах огней, зажженных на Ростральных колоннах, дрожал куполок Кунсткамеры. Размышляя о сегодняшней встрече, он чувствовал смутное беспокойство. Отвлеченная беседа вряд ли имела к этому отношение. Беспокойство росло из разговора со старухой: спросив о его родителях, она сказала — тоже… Понятно: ее больной сын — из репрессированных, иначе внук не рос бы в детдоме. Орест Георгиевич дошел до Биржи и, словно обессилев, сел на ступени. Языки костров, горевших на вершинах колонн, ломались в погасшем небе.

Сидя на нижней ступени под колоннадой, он собирался с мыслями. Да, конечно. Сигаретница — сувенир не военный. Несомненно — из репрессированных. Такие делали на зонах. И все-таки сын говорит о нем свободно… “Хотя, — Орест Георгиевич думал, — если бы и я — в приюте… Ребенок, выросший в детском доме… Как же она сказала: сын людоеда?” Он поежился.

Знакомство получилось странным. Нет, он не ожидал, что с первого раза станут говорить о деле, однако что-то они должны были сказать, во всяком случае расспросить. “Господи, — Орест Георгиевич догадался, — о чем им расспрашивать! Все разузнали загодя. По своим каналам”. Теперь он понял: сославшись на неотложное дело, Павел вернулся обратно. Сидят, обсуждают, делятся впечатлениями. Старуха небось с ними. Старая ведьма. Просто прикидывается сумасшедшей. Видно, официальных сведений им недостаточно — восполняют в личных беседах. Он поморщился, устыдившись: старуха на ладан дышит. Какой из нее помощник?

“Интересно, на чем порешат?” — теперь он думал почти равнодушно, как будто снова стал маленьким мальчиком и кто-то взрослый, не оставляющий выбора, должен был взять его за руку и повести за собой. Безотчетно Орест Георгиевич положил левую ладонь на горло и подпер локоть, чтобы тот, кто уводит в приюты, заметил тайный знак.

У Ксеньиной двери Инна помедлила. Ухом к замочной скважине: ходят, болтают как ни в чем не бывало. Лишь бы Ксанка смолчала: с нее станется — доложит родителям. Дз! Дверь распахнулась. Ксанкина мать: “Ах, это ты, я думала, медсестра. Вчера предупредила, что пораньше”. Смотрит по-доброму. Кажется, не проболталась.

“Ну что, все болеешь?” Ксения лежала с книгой. “Анатомия и физиология человека”. Учебник. Инна заглянула: кишки, похожие на сардельки. “Это мы уже проходили. Хочешь — объясню?” — “Объясни. Куда пропала фотография? Чибис ищет”. — “Пищеварение. — Инна сморщилась. — Противно смотреть!” — “А мне противно, что ты врешь! Между прочим, в Англии ворам отсекали руку”. — “На!” — Инна протянула. Ногти выкрашены красным: накрасила с вечера. Красные кончики, словно уже отсекли.

“Это — она? Его мать?” — не отводя глаз от фотографии, Ксения спросила шепотом. “Ладно. Я расскажу тебе. Поклянись, что никому не скажешь! Клянись”. — “Я... клянусь”, — смотрит исподлобья. “Теперь смотри”. — Инна сунула руку под поясок юбки и вынула вторую. Ксения отложила учебник. “Значит, их две? Чибис сказал: одна. Ты что, обе украла?”

Иннина губа надломилась. “Украла одну — эту, — красный палец ткнул, торжествуя, — вторая — моя. Он сам сказал, чтобы я забрала. Сначала мы разговаривали в комнате, а потом он сказал, что хочет объяснить, но так, чтобы Чибис твой не слышал. Поэтому мы и пошли вниз, и он сказал, что я — его дочь, — Инна врала вдохновенно. — Понимаешь, он боялся, что потерял меня навсегда, но потом все получилось случайно, его друг фотографировал, и он увидел: одно лицо — даже ты не отличила”.

“Значит, вы с Чибисом двойняшки?..” — Ксения улыбалась беззащитно. “Или близнецы, не знаю, как правильно. Кажется, когда не похожи — близнецы. У нас в садике были такие — их и одевали по-разному. Понимаешь, его отдали отцу, а меня — чужим”. — “Но почему?” — “Откуда я знаю! Он тоже не знает. Может, решили, что я умерла, положили на подоконник. А потом я ожила, и они испугались. У него жена умерла, решили, что с двоими ему не справиться. Подумали: пусть уж я в детском доме. А потом появилась моя мама и удочерила”. — “А как же тогда?.. — Ксения вставила слово. — Откуда он узнал, что ты вообще родилась?” Инна прикусила губу. Этого она не успела придумать. “Не знаю. Он не сказал, но я докопаюсь”.

“А маме-то твоей — зачем?” — Ксения выпытывала. “Может, — Инна нашлась мгновенно, — боялась, что будущие дети умрут. Ну, вот как тети-Лилины. Мало ли — наследственная болезнь… Кто его знает — как передается? Тетя Лиля — жена папиного брата… А может, сначала не могла родить и заранее договорилась с врачами, чтобы подобрали подходящего — по блату или за деньги. Я давно замечала: Хабиба они любят больше. Ты мне поможешь?” Ксения представила себе Инниных родителей и кивнула неуверенно: “Помогу”.

“Главное, помни: ты поклялась. Никому из родителей — ни моим, ни твоим”. Инна спрятала карточки. “А Чибис, что, так ничего и не знает?” — “Откуда ему знать? Я же говорю: никто”. — “А этот, друг его?..” — “Павел Александрович? Не знаю, вообще-то он странный”. — “Слушай, — Ксения обрадовалась, — эта женщина, Светлана… Ей-то он должен был рассказать — Чибис говорил: они собираются пожениться”. Иннины глаза сверкнули: “Глупости! Мне он сказал, она им — никто. И вообще, врет он все, твой Чибис”. Ксения поежилась: “Если не веришь, спроси у его отца”. Иннины глаза померкли. “Ладно, — она поднялась, — некогда мне с тобой. Лежи и болей”. — “Да я поправляюсь уже. Послезавтра на выписку, но уже ходила в школу”. — “А как же медсестра?” — “А, — Ксения махнула рукой, — это ерунда: витамины”. — “Все равно лежи. Приду вечером”.

Невзрачный “запорожец”, остановленный взмахом, затормозил у кромки. “Мне через Васильевский. Насквозь — до Первой линии”. — “Ладно, поехали. По пути. Спешишь, что ли?” Инна кивнула. Лучше уж сразу — явиться и припереть к стене. Посмотрим, как он завертится. “Быстро не выйдет. — Водитель включил дворники. — Гололед!”

По обочинам пенилась коричневатая накипь. “Ты чего дрожишь? Холодно? Может, печку включить?” — Он потянулся к приборному щитку. Дурацкий тулуп — желтый, как у извозчика. Еще подпоясаться и рукавицы за пояс. Инна косилась неприязненно. Машина, разбрызгивая грязь, шла по Большому. Сквозь лобовое стекло она увидела: он шел, сунув руки в карманы, воротник поднят.

“Стойте! Здесь стойте!” — “Ты что, взбесилась, за руки хватать? Здесь не могу — нет остановки”. — “Я выпрыгну”. — Инна рвала ручку. Взвизгнув, машина встала.