Евгений Титаренко - Критическая температура

Неловкость ее усугублялась оттого, что сидела она за второй партой в среднем ряду, а Юрка – в левом ряду от нее, за предпоследней партой. Очень глупо сидеть, выпрямившись, как столб, и чувствовать, что кто-то смотрит на твою спину. Это и волновало, и пугало одновременно. Милка знала, что рано или поздно она обернется и встретится взглядом с Юркой. Но как вошла, села – еще ни разу не посмотрела в его сторону. Нет, она не боялась его… Наоборот, они стали теперь как бы сообщниками. И незримая ниточка волнующей тайны прочно связывала их через класс. Милка смело посмотрит на него во второй, третий, десятый раз – боязно было сделать это впервые. Словно бы первый взгляд его и ее должен сказать больше, чем все последующие, словно бы именно с этим взглядом должно все навсегда решиться…

Вдобавок слева, через проход от Милкиной парты, сидел Ашот Кулаев. Перехватив Милкин взгляд, он усмехнулся краешком рта, отчего недавно начавшие пробиваться усики едва заметно дрогнули. Милка пошевелила бровями в ответ, но не взволновалась. Ашот вчера видел, конечно, как они целовались. Но даже ощутив невольный румянец на щеках, Милка решила, что ей нет дела до чьих бы то ни было усмешек…

Наконец, в правом от Милки ряду и тоже на предпоследней парте сидел Стаська Миронов, давнишний, с детсадовского возраста, приятель Милки. Стаська жил раньше в ее дворе и всего несколько месяцев назад переехал в микрорайон. На Стаську Милка оглянулась. И то, что он сразу демонстративно отвернулся от нее, покоробило Милку. Вчера она, естественно, приглашала его к себе на день рождения. Но Стаська, вместо того чтобы явиться лично, довольно церемонно и по́шло передал ей цветы с каким-то дошколенком. Без записки. Что-то возомнил о себе.

Рядом нетерпеливо ерзала «старомодная» Лялька Безуглова, уже успевшая приобрести сверхмодные и потому экстравагантные босоножки на тонких каблуках. Лялька без конца порывалась что-то сказать ей, но Милка ее не слушала, она машинально чертила на обложке тетради: несколько штрихов вертикально, несколько – горизонтально. И никак не могла унять все возрастающее беспокойство.

Учителя истории звали Нестор Казимирович. Но это в глаза, на уроках, а за глаза просто: Неказич.

Засунув руки в карманы длиннополого пиджака, Неказич ходил между рядами, заглядывая через плечи своих воспитанников, и, похоже, был страшно доволен, что урок его оказался наполовину сорванным, что не надо ни объяснять ничего, ни спрашивать. И клочья седых волос над его ушами торчали бодро в стороны. А скрипучий голос лишь для порядка время от времени извещал: «Энергичней, ребята, энергичней!..»

Шум и разноголосица в классе имели причину. Опять надо было заполнять анкеты, или «опросные листы», как именовались они в действительности. Кто-то не слишком остроумно назвал их однажды «опоросными» листами.

Существование «опросников» было связано с появлением в школе «научной группы» москвичей. Называясь «группой», они явно преувеличили свое качество, поскольку было их всего двое: аспирант и аспирантка. Но и двух энергичных ученых (или будущих ученых) вполне хватило, чтобы завалить школу анкетами, которые нумеровались от единицы до бесконечности. О чем только не спрашивалось в них: «Ходишь ли ты в кино? Как часто?», «Где работают твои родители?», «Сколько книг ты прочитал (прочитала) за год?», «Дружишь ли с девочкой (мальчиком)?» Вопросы адресовались учащимся мужского пола, скобки – для женского. «Каким видом спорта ты увлекаешься? Не увлекаешься – почему?», «Любишь ли смотреть телевизор? Какие передачи нравятся тебе больше всего?», «Какую профессию изберешь в будущем?» И так далее, и так далее. Чаще всего «опросники» выдавали на дом, иногда, как сейчас, требовали заполнить их прямо в классе. Жертвой этих веселых кампаний становилась, как правило, литература, а на этот раз повезло истории. Причем «опросник» № 6 раздали вторично. Милка попробовала вспомнить, что писала она в шестом номере несколько недель назад, но это ей не удалось. Благо, вопросы были такими, что отвечать на них можно было, не задумываясь. «Как ты относишься к окружающим?», «Какое качество в себе и людях ты считаешь преобладающим?»

В пространной графе для ответов на вопрос: «Как ты относишься к окружающим?» Милка своим красивым детским почерком написала одно слово: «хорошо». А, переходя к вопросу «Какое качество…», неожиданно для себя резко оглянулась назад, на Юрку. Он в это время разговаривал с Колькой Болдыревым, что сидел за его спиной, и когда он так же быстро, как Милка, глянул в ее сторону – Милка успела отвернуться от него и сразу с преувеличенным вниманием уткнулась в отпечатанный типографским способом «опросник». Удостоверила: «трудолюбие» считает она главным качеством в себе и людях. То, что Юрке не удалось перехватить ее взгляд, принесло какое-то необъяснимое облегчение. Милка даже тихонько засмеялась про себя. А потом склонилась над «опросником» и покраснела. Машинально подчеркнула тонюсенькой линией свое и общечеловеческое «трудолюбие», выпрямилась, не находя объяснения ни внезапно охватившему ее веселью, ни своему смущению затем.

На Юрке была всегдашняя спортивная куртка и белая рубашка со свободно распахнутым воротником, так что в отворотах проглядывали загорелая грудь и шея. Раньше Юрка носил боксерский «ежик», а теперь зачесывал волосы, как остальные мальчишки, – прямо на лоб, и эта короткая челка его была густой, волнистой. Вчера Милке очень хотелось потрогать ее, не решилась почему-то. Но светлые Юркины волосы даже со стороны выглядели мягкими, как бы невесомыми. И глаза у него были тоже светлые. Точнее светло-серые. Временами, когда Юрка глядел на тебя, задумавшись о чем-нибудь, казалось, он смотрит не в лицо, а куда-то внутрь тебя и угадывает твои мысли, твои желания… Под этим его взглядом становилось немножко не по себе. Впрочем, раньше Милка не слишком замечала, как и на кого смотрит Юрка. Но, должно быть, именно о таких взглядах говорят, что они «с сумасшедшинкой»…

Все началось у реки, совсем недавно, каких-нибудь полторы недели назад. Милка не помнит, кто подал идею пойти всем классом позагорать на первом уже по-настоящему летнем солнце. Но в воскресенье все как один явились к реке. Мальчишки сразу стали небрежно бросать на траву пиджаки, брюки, рубашки. А девчонки ушли раздеваться к лодочной станции, чтоб их не видно было из-за понтонов. Потом, в купальниках, держа перед собой аккуратно сложенные платья и в сотый раз на всякий случай оглядывая себя, присоединялись к мальчишкам.

На Милке был новый японский купальник. И, может быть, это, а возможно, то, что купальный сезон и, следовательно, сезон купальников, еще не наступил, повергло ее в смущение. Она раскаивалась, что пришла к реке, раскаивалась в желании похвастаться новым купальником и уже намеревалась сбежать со своим платьем за понтон, когда заметила, что откровеннее всех глядит на нее Юрка. И, странное дело, она под его взглядом опустила свое платье на траву, приткнула рядом босоножки, выпрямилась и тоже уставилась на него, глаза в глаза. Наверное, это продолжалось не очень долго. Скорее всего, никто даже не заметил, что случилось вдруг между ними. Но этот взгляд, эти мгновения или секунды их загадочного общения с Юркой что-то перевернули в Милке. Она играла в волейбол, усаживалась вместе с другими девчонками на берегу, чтобы окунуть в холодную воду босые ноги. Но все вокруг было уже совсем не таким, каким воспринималось раньше.