Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Увы и ах, все разбилось! Еще внизу, когда спрашивали ключ, выяснилось: приехала внезапно дама из высоких сфер, был серьезный звонок, и ее пришлось, за неимением других мест, поместить в Лилин номер. «Не беспокойтесь, всего лишь до завтра!» — сказала администратор. Тут все как-то быстро скомкалось, Локотков с Лилей торопливо попрощались, и разошлись. Валерий Львович сильно расстроился: что же такое, не получилось, как он задумал, редко случалось подобное! Ему показалось — Лиля тоже расстроена происшедшим, хоть и не подала вида. «Может быть, не уезжать завтра? — свербило у него в голове. — Плюнуть на все, остаться еще на сутки, чтобы после — уж никаких сожалений?..» Плюнуть-то плюнуть, думать об этом можно, и даже приятно домысливать, как и что в таком случае будет, только вот беда: взят уже поездной билет, и назначена консультация на вечер, два деловых звонка, встреча с приятелем, запланированная месяц назад еще, очень неудобно не явиться… После, в заключении, Локотков тысячу раз проклинал себя за то, что не остался. Если бы знать, как получится! А он ведь не знал, и для него еще было все светло, все впереди, когда он вернулся в город, домой, и стал ждать Лилиного возвращения. Она приехала, и они встретились, как старые друзья, немножко заговорщики, почти любовники. При первой возможности помчались в далекий, подальше от людских досужих глаз стоящий окраинный ресторан, там он впервые обнял ее, и услышал: «Только не… сейчас, ладно?.. Не… теперь, а? У меня живет теперь мама, я никак не могу, ну давай подождем немножко, до осени…» А в то время катилась весна, пахло в окраинных садах черемухой, и когда они брели из ресторана обратно в город, Валерий Львович настрадовал огромный благоухающий букет. Уже засветло подошли к ее подъезду, поцеловались крепко, простились: «Ну, до осени!» До осени… Локотков помнил еще тополь, какие-то кусты во дворе ее дома… Все это было. Не было только осени.

Когда после той пьяной драки — вернее, избиения им подростка на трамвайной остановке — началось следствие, допросы, подписка о невыезде — у него сердце хоть и обдавало холодком, подсасывало порою, — истинного значения всему этому он все-таки не придавал. Не скрывая ничего, говорил о случившемся с друзьями, даже с сослуживцами — и те, тайком от начальства, конечно, сочувствовали ему, советовали то, се. Да и начальство, похоже, смотрело на случай с Локотковым сквозь пальцы. Особенно после того, как он рассказал, что ходил со следователем в ресторан. Однако прошло какое-то время, и все изменилось. Избитый Локотковым мальчик стал вдруг чувствовать себя хуже, попал в больницу. Родители его, недовольные ходом следствия, написали письмо прокурору области. Немедленно дело передали другому следователю, и Валерия Львовича арестовали. Но и тогда, уже в тюремной камере, он еще не терял надежды, что все обойдется, пройдет скользом, испугом, не задев особенно его жизненных интересов. Поэтому вынесенный приговор он воспринял очень тяжело, почти как крушение. Пришлось перестраивать себя на долгий срок отсидки, тяжкой работы вдали от привычной жизни.

Впервые он серьезно подумал о Лиле в колонии, когда понял, что со старой семьей покончено, к ней нет никакого возврата. Раньше Лиля оценивалась им только как женщина — и ни с каких иных позиций. В те же долгие, одуряющие дни, недели, месяцы, годы, проведенные среди неприятных людей, изнурительного нелюбимого труда, от чего только и можно было спрятаться за собственными мыслями, он пытался анализировать все ее более или менее доступные, известные ему внешне стороны: характер, умение одеваться, держаться в обществе, научные способности. Все он вычислил, разложил на атомы, понял для себя, и решил так: после освобождения он явится к Лиле и сделает ей предложение. Если это удастся, все будет нормально. Он даже пожалел таких, как она: закомплексованных, красивых, фигуристых научных девушек, которым Бог дал все, кроме лишь одного — простого человеческого счастья. Летят от огня на огонь, от связи к связи, все надеясь и надеясь на лучшее, и быстро сгорают, превращаются во всего боящихся, прячущихся за тихой надменностью или расторопностью общественниц пожилых теток, с фантастической, животной привязанностью к собственному коту, собаке, иному зверьку или птице. Локотков даже пытался порассуждать о том, как он грубо смотрел на Лилю в первое время их знакомства — как мужчина, самец, достойный осуждения — но это получилось у него неискренне, он понял, что лжет сам себе, и перестал думать на эту тему.

Встреча — так давно решил Валерий Львович — обязательно должна состояться нечаянно, дабы Лиля не подумала, что Локотков специально ищет ее, чтобы в ее квартире отсидеться, укрыться от прошлого. Просто для них должна начаться наконец та осень, которую они для себя загадали не так уж давно, всего три года назад. Чем дольше он ждал ее, тем сильнее металось сердце, и тем больше он понимал, как много зависит от этой встречи. Только теперь понимал. Ведь что было раньше? Так, мечты с неясным размывом. Теперь же вот-вот все должно решиться: чет или нечет. И банк высок. Горячо и сухо схватило гортань, голове стало жарко, и шепотки, тихие разговоры окружающих шелестели мимо ушей, не задевая сознания.

Лиля открыла дверь, ступила на порог, — они сразу встретились глазами. Локотков стоял бледный, растерянный. Лиля оперлась о косяк и тронула рукой свой большой, заметно выпирающий живот; беременность согнула ее, принизила ростом, однако нисколько не обезобразила. Валерий Львович потряс головой, словно отгоняя наваждение — такого он никак не мог загадать. То-есть, будучи человеком трезвым, предполагал, что за три года она может изменить ему с кем-нибудь, однако чтобы с такими последствиями… Все же радость от того, что он снова видит Лилю, ее лицо, быстро перехлестнула вспыхнувшее раздражение, и Локотков подумал: «Беременна, ну и что же за беда?! Я согласен на нее и на такую». Она тяжело подошла, взяла его за кисть, пожала легонько: «Здравствуй, Валерий… Ты уже оттуда? Мог бы хоть написать, а то — ушел, и с концом!» «Пытался, знаешь, и не мог себя заставить. Казалось, что страшно себя тем унижу, потому что уже в самом факте обращения голодного к сытому содержится намек на разницу положений, а отсюда — выпрашивание, вымаливание сочувствия, будь оно проклято! Матери писал, так ведь это — мать, а ты мне кто была? Тогда, я имею в виду…» После этих слов Лиля скоро, воровато огляделась по сторонам, и он насторожился: слишком свободно, вольно она вела себя с ним на глазах у других, и в то же время боялась намеков на их прежние, какими бы они ни были, отношения. «Уж не замужем ли ты?» — спросил он. «Почему „уж ли“? — она с обидой повела плечами. — Между прочим, я в жизни не позволила бы себе иметь ребенка, будучи незамужней. Что за радость — растить безотцовщину!» «Ладно, с тобой все ясно. Любишь его, что ли?» Сердце хоть и трепетало так же больно и бархатно, словно мотылек, но уже начинало немного успокаиваться. «Ой, очень! Он военный. Такой, знаешь…» — она сжала кулачки.