Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Ну и вот, теперь все прошло, и Лиля отодвинулась куда-то далеко, в гущу других людей, и стала неинтересной, и очарование ее, хранимое Локотковым в годы заключения, так же моментально пропало. «Я вот жду шефа, и никак не могу дождаться», — равнодушно, лишь бы что-то сказать, проговорил Валерий Львович. Она заглянула ему в лицо — ей еще раз хотелось прочесть там обожание, с каким была встречена; не уловив его, Лиля обиженно бормотнула: «Он скоро придет», — и ушла за ширму одеваться. Явившись оттуда, проплыла мимо него, ткнув в бок на прощанье: «Не дрейфь, Локотков, держи хвост морковкой!» За это он еще раз остался ей благодарен.

Время шло, начались новые занятия, и мельтешение на кафедре потихоньку угасло; угас, притушился и интерес к Валерию Львовичу. Он все стоял одиноко в углу и на него старались не обращать внимания. Впрочем, так длилось недолго: появился Шеф.

Он разделся, грузно прошел к своему столу, и только из-за него, осмотревшись, заметил Валерия Львовича. Вгляделся внимательно, чуть растерянно улыбнулся, и сказал, поднимаясь и протягивая руку:

— Здравствуй, Валерий! Какими судьбами? Ах, да что это я… Садись, садись! — он указал на стул, придвинул его ближе. — Ну, как ты там?

— Да что там! — усмехнулся Локотков. — Там все по-старому. Как теперь здесь — вот это вопрос!

— Ты еще не пытался его решать? Надо, надо устраиваться, люди везде нужны. Может быть, придется даже некоторое время поработать не по специальности.

— Даже так? — словно еще один из работавших внутри счетчиков разом сбросил старый счет, и показалось пустое табло. — Вы полагаете, даже так?

— Причем здесь я?! — внезапно раздражился заведующий кафедрой. — Ты прекрасно знаешь меня, и мое прошлое к тебе отношение, но — есть же обстоятельства, и никуда от них не прыгнешь, пора понимать такие дела! Потом — больно уж скверное дело ты себе тогда позволил. Будь автоавария, халатность там какая-нибудь — это одно, а избить в кровь мальчишку за то, что он не пожелал выслушивать твои пьяные сентенции — другое. Кто тебя поймет? Ни я, и никто другой. Отсюда — суди сам, что можно придумать в нынешней ситуации?

— Лады, кореш… Давай, давай, топи, как кутенка: в глухой его мешок, да в омут поглубже! Ах, какая пустота вокруг, это что же такое, ни единого просвета! Только ты не больно ликуй. Думаешь, не выберусь? Плохо меня знаешь. Выкарабкаюсь, и еще в морду тебе наплюю…

— За что же ты меня так-то? — огорчился Шеф, и вдруг крикнул петушино лаборантке: — Лена! Почему на кафедре находятся посторонние лица? Не имеющие отношения к науке и учебному процессу?

— Меня, конечно, имеете в виду? — деревянно улыбнулся Валерий Львович. Он раскручивал, раскручивал хлеставшую душу истерику, и ему было уже все равно. — Да вы просто забыли! Я Локотков, бывший старший преподаватель, кандидат наук. Давайте же еще раз поздороваемся, вспомним старые времена, поделимся впечатлениями о своей настоящей жизни!

Он протянул руку через стол таращащемуся и прячущему от него ладони Шефу, и неожиданно неуловимым лагерным движением ухватил его за нос — между средним и указательным пальцами. Ухватил и держал крепко, не подходя вплотную — боялся хука, так как завкафедрой в молодости считался приличным боксером областного масштаба.

— Хрен ты, падло драное, Анатолий Сергеевич, — сказал Локотков. — Ну, это возьми за комплимент, а так я к тебе без претензий, мы люди свои, таких учить — только портить, ты и без того все про себя знаешь. Только вот должок есть за мной — это уж я верну, а то мало ли что — дороги-то разные, вдруг не придется больше встретиться, в самом деле… — он вынул из кармана три рубля, плюнул на них, и припечатал к завкафелровской лысине. — Это за галстук, который ты мне в честь защиты подарил. Он, правда, дешевле стоил — ну, да не заставлять же тебя теперь сдачу искать!

— Как-кой нахал! — визгнула сзади женщина. — Лена, вызывайте милицию!

Локотков отпустил багровый нос шефа; отошел и остановился в ожидании, что произойдет дальше. Внешне он был спокоен и невозмутим, хотя внутри, казалось, все скручивалось жгутом.

Шеф отлепил бумажку, бросил ее на пол, растер мокрое место на лбу. Посидел немного, словно что-то вспоминая, и снова обратился к лаборантке:

— Лена, вы отпечатали научный план кафедры, как я просил? Найдите и дайте мне, через пятнадцать минут я должен быть с ним у проректора.

Кто-то громко прыснул. Кто заперхал неестественно, давясь. Валерий Львович постоял, озираясь, и быстро вышел, хлопнув дверью.

В коридоре его обогнал бывший друг — из лучших — Шура Пайвин, сказал: «Молодец!» — и ударил по плечу. «Эй, старик!» — крикнул ему вслед Локотков. Шура нерешительно замедлил шаг, потом остановился. Видно было, что ему не совсем нравится такая остановка, один на один с Локотковым. «Ну, чего?» — спросил он, озираясь. «Да, слушай, — с противным ему унижением сказал Валерий Львович. — Ты занят сегодня вечером?» «А что такое?» «Я там подбашлился немного… Могли бы посидеть, выпить, потолковать. Как раньше, помнишь?» «Нет, я никак. Консультация, старик, семинар у вечерников. Да и — редко я сейчас! То да се, семейные радости… При всем при том — легко это у тебя выговорилось: давай, как раньше! Нет, Валера, как раньше уже не получится. У нас с тобой, по крайней мере…»

И, покинув его, Пайвин пошел дальше по коридору. С ненавистью глядя ему в спину, Валерий Львович думал: «Гадина ты! Имеешь на Шефа какую-то злобу, и радуешься теперь, что его унизили на людях». И еще он подумал, что зря, совсем зря устроил эту позорную сцену. Ну кому она была нужна? Разве что — таким вот Шурикам. Ведь Шеф, в сущности, совсем неплохой мужик, и никогда не сделал Локоткову ничего дурного, и если уж на этот раз сказал так — значит, так и есть, никуда не денешься. И ты рассвирепел от бессилия не перед ним, совсем не перед ним. Самое глупое — что это еще было и актерство, ибо и спиной, и боками ты чувствовал, что находящийся на кафедре народ ждет от тебя поступка, который мог бы успокоить их совесть, показал бы, что ты уже не такой, как они, и тем самым устранил возникший в твоем лице дискомфорт существования. Как ни велико было его преступление. Оно все-таки имело элемент абстрактности, ибо происходило вне глаз, давно, и не касалось никого из кафедралов. И вот он на виду у всех делает гадость, и сразу все становится на места: Локотков преступник, свинья и сволочь, любое отношение к нему оправдано и правомерно. Шеф первый понял это, потому и успокоился так внезапно. Может быть, он даже благодарен, что ты так удачно подыграл ему.

Только от этого не легче. Теперь все пути на кафедру, вообще в ученый и вузовский мир прикрыты надежно. И надолго. Ну ничего, не одним вузом может жить человек, и не на нем одном заканчивается История, — так рассуждал Валерий Львович, стоя у университетского окна и глядя на двор. Но рассуждения не утешали, и на душе было мутно, пакостно.