Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

— Спасибо, тета Маша! — толковала Мелита, отнюдь не утратившая, в отличие от сожителя, способности соображать. — Я тебя боярыней сделаю. Или фрейлиной. Дак как ты узнала, что я-то царица и есть?

— И не бай, матушко! Сразу заподозрила: экой у Мелашки мужик: малопьющий, с пузцом, личико налитое, губы топырит. На люди не лезут, гуляют себе потихоньку… А все главное-то в видении открылося, так что где уж вы сошлися — дело десятое, теперь ты наша царица святорусская, твое дело теперь — наследника родить!..

— Господи помилуй, глупости какие! — зарделась нотариус.

Валичка уже поплыл от вплескиваемых в рот ковшиков белопенной браги и восторженного людского рева.

— А штой-то, — вопрошал он, подлаживаясь под речь из фильмов о седой старине, — народу, народу-то столь набежало? Ай от других земель и вотчин делегаты? Тады кричим им «УРА!» Ур-ра-а-а!..

— От других не от других, — пытался объяснить Офоня. — Из ближних деревень — это точно, есть, из Малого Вицына — тоже… Тамошний мэр пожарников прислал, которы в отгуле — власти теперь ни с кем не ссорятся, мало ли што… Ежли бы не сенокос на носу, еще больше было бы… Да ты не гневайся, ваше величество, дело сделано, пора вожжи в руки брать…

Тут раздалось тарахтение, и на площадку вкатился старый трактор «Беларусь» под управлением пафнутьичева сына, Фокея Михеевича. Он волок за собою железную дребезжащую тележку; вот мотор заглох, и здоровенные парни (не пожарники ли?) принялись выкидывать с нее наземь Крячкина, Фаркопова, Богдана и Клыча. Руки у них были связаны, рожи опухли.

Сын Пафнутьича выпрыгнул из кабины, и, подойдя к ним, отвесил каждому по пинку. Склонился в сторону крыльца.

— Ты… чево это там?! — зарехал всея Руси самодержец.

— Чеченов привез, вашевелицство!.. — гаркнул тракторист. — Ведь оне же самые враги и есть, што вас изгубить хотели. А это, — он показал на Петра Егорыча, — ихний укрыватель. Может, он и есть тот самый Шайтан. Вражина.

— А, враги народа-а! — жидко заверещал, поднимаясь из травы, его папаша. — Последние остатки умирающих классов! А именно: промышленники и их челядь, торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка… В своем вредительском порыве доходят до того, что прививают скотине чуму, сибирскую язву, способствуют распространению менингита среди лошадей!.. И. Сталин, «Итоги первой пятилетки», доклад на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 7 января 1933 года, «Вопросы ленинизма», издание одиннадцатое, ОГИЗ, 1947 год, стр. 392.

И склонился к земле, обессилев.

Народ заволновался:

— Вот гады! Менингиту способствуют!

— Ищо язву с чумой разносят!

— Да нелюди оне! Вон атом в Москве, сказывают, хочут подзрывать.

— А царя-батюшку нашего за што погубить хотели?!..

Проворный мужик уже тащил откуда-то, хромая, крепкую высокую табуретку. У двоих появились в руках широкие острые топоры, и они, толкая друг друга в грудь, принялись спорить, кому сойдется рубить вражьи головы. Первым схватили за буйную шевелюру Богдана, поволокли к табуретке, прижали, чтобы шея почти лежала на плоскости, а лицо глядело вперед. Он уже не мог кричать: только плакал, тараща темные выпуклые глаза, шлепая толстыми губами.

Ждали лишь царева жеста.

— Зачем… зачем это?.. — слабо спросил Валичка, уклонясь от очередного белопенного ковшика. — Надо это… следствие, бумаги, суд… так нельзя…

— Кто сказал — нельзя? — недобро хмыкнул ближний боярин Офоня Кривощеков. — Царю все можно. А сказнить этих злодеев все равно надо, иначе — слабым посчитают, а зачем это царю надо? Беспорядки начнутся. Давай, ваше велицство, с Богом!..

Постников беспомощно обвис, — и вдруг почувствовал толчок в бок, со стороны матушки-царицы. Скосил глаза, — и по шевелению губ уловил произнесенное ею слово.

— Амнистия, — тихо повторил он. Не шелохнулся: любой жест палачи могли понять как сигнал к действию. — Амнистия! — крикнул он сипло. — Амнистия-а!..

Словно ток пробежал по толпе: до того родным было слово, до того сладкими воспоминаниями отзывалось оно. Ведь не меньше четверти были судимыми, и знали, какие оно будит надежды в тоскующей зековской душе. А среди остальных слово это родило любовь и милость к несчастненьким. Зарыдали бабы; вмиг горемыки были развязаны, и их принялись угощать брагой из трехлитровых банок. Они пытались вырваться — да куда там! Все хотели выпить с ними за чудесное избавление. И, хоть и все славили царя с царицею за их великую милость, — но основное внимание от них было все же отвлечено; Валичка с Мелитою привстали, размяли ноги, и готовились уже улизнуть, скинув тяжелые скипетры и короны, — но остановлены были неистовой Португалкой:

— Вы куды наладились, батюшко-матушко?! С народом-то не хотите побыть?

— Ах, тета Маша! — сказала Мелита. — Да вы гляньте на него: ведь еле на ногах держится! Такое напряжение, да брага еще эта… вы шутите?!

— Нет, вы постойте! — кандидатка в фрейлины встала на их пути и раскинула большие руки. — Вы теперь не в том чине, чтобы по своей земле пешком ходить. Только знак дайте — отвезут, куда надо. Эй, Мокеич!..

Вежливо толкаемые сзади, они перевалились через борт железной тележки, и «Беларусь» повез их к дому бабки Кузьмовны. Деревенские пацаны бежали по бокам с криками: «Дай тыщу! Дай тыщу!..».

Валичка, лишь только перевалил порог избы — рухнул и захрапел. У Набуркиной хватило все же сил доползти до постели. Пришли Лизоля с Афигнатовым, посидели тоскливо, — бабка тоже бушевала где-то на коронации, — и отбыли на автобус.

Едва начало светать — Мелита разбудила Валичку. Он вскинулся, разодрал запухшие глазки, — она сидела рядом, на полу, и прижимала палец к губам. «Что с тобою, душа моя?» — спросил он. «Чу!» — сказала она. Постников прислушался — но ничего, кроме дальнего воя мотора, не уловил. Похмельным умом он решил, что матушка-царица попросту подбивает его к любовному сеансу, и потянулся к ней — но она вскочила, оттолкнула его, и выбежала из избы. «Чего это она?» — мутно подумал Валичка больною головой. Но гуд машины, идущей на пониженной передаче, все приближался; он встал и вышел на крыльцо. Там возле завалинки валялась пьяная Кузьмовна, а поодаль, на дороге, в утреннем полутумане, беседовали вполголоса Мелита и фермер Иван Носков.

— Чего это вам приспичило? — спрашивал он, свесив голову из кабинного оконца. — Через три часа автобус, уедете спокойно, места на этом рейсе всегда есть.

— Нельзя! — топала ногою Мелита. — Жди нас здесь, мы в момент!.. Так надо, понимаешь? Сейчас мы, быстренько…

— Да обожди! Ты вот што давай: собирайся, и — рвем на пару в мои палестины. Заживе-ом!.. Мне как раз бабу надо. А мужичок пусть сам валит, куда ему надо.