Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Завихрило пыль, кузов мягко закачался на грунтовке; прощай, родное гнездо! Ах, кто это мелькнул на тротуаре? Та, кого ты любил, готов был на все ради нее — лети мимо, милая! А вот и хохотливая подруга летних неутомимых ночей топает с сумками в сопровождении двух внуков… лети, лети!.. Все хорошо у вашего Вадика, жизнь удалась: последний роман сулит добрые гонорары, ряд девиц ждет своего момента, с сыном вообще получилось идеально: отринута опасная стезя зоофилии, сам Сережка Федулин принял его наконец-то в свою компанию, и они всей кодлой катят в Италию, организовывать на деньги скучающего магната всемирный фестиваль выделителей…

Прощай же, Малое Вицыно, прощай, забубенная сторонушка!..

Вадим Ильич опустил стекло, откинулся на сиденье. Ему стало вдруг скучно думать о Малом Вицыне, скучно думать о его людях и пустых страстях. Но он понимал, что и в столице ему не будет отныне покоя, — лишь постоянное ощущение покинутости, угрязание в жалком и суетливом хлопобудстве (точный и ясный термин, возникший из недальней литературы). И будет грызть вечная маловицынская тоска. ОБМОКНИ.

Антон Борисович Афигнатов проводил последний инструктаж:

— Значит, так, Лиззи: как только они выйдут из машины, и приблизятся к подъезду метров примерно на пятнадцать, я бросаю в окно взрывпакет с шокошумовым эффектом. Это служит сигналом для группы захвата. Если кто-то все же попытается скрыться — вступает в дело человек на крыше, услуги которого мы оплатили. Им не уйти от расплаты, этим наглым вымогателям! И осечки быть не может: в операции задействованы все городские структуры, как официальные, так и неофициальные!

— Ах, Антоша, — Лизоля часто дышала и прижималась к нему тугой грудью. — А вдруг возникнет накладка? Все же я хочу взять для страховки большой шинковочный нож, и спрятаться за дверью в подъезде. От меня не убежит ни один!

— Я не пущу тебя одну! Давай сделаем так: прячемся вместе, и оба с ножами. Кидаю из-за двери взрывпакет, выбегаем с оглушительным криком…

— Что ты, какие крики! Тебе же вредно волноваться, не забывай: завтра кафедра в три пятнадцать, потом репетиция…

Лейтенант Лия Фельдблюм ткнулась в плечо, поросшее шерстью.

— Нет, ну я сойду с ума, — задыхалась она, оплетая Фаркопова руками и ногами. — Костик, ты же пойми, я сойду с ума…

— А теперь внимание! — бубнил за дверью Фельдблюм-папа. — Стихотворение-сапер, или — сатирическим пером.

Ну, как? Хорошо, а? Ведь хорошо же, а?..

— Ай, хорошо! Хорошо, папа! О, замечательно-о!..

— Может, махнем, Лийка, на Гаити? — механик на воротах извернулся поудобнее. — Кажется, самая уже пора.

— С тобой, Костик, хоть в Антарктиду. У меня, Костик, вроде ребеночек будет…

Мбумбу Околеле в избе Верки-вертолетчицы вербовал, в рамках своего шпионского задания, прапорщика Вову Поепаева. Сама Верка, с четко уже обозначившимся пузом, сновала из кухни в горницу и обратно.

— Ра… э… кэти, понимаэшь?.. — толковал негр. — С это… атомний заряд, да. Надо это… украдать, стырить. Еще много официэрз. Еще много инжениэрз. Еще констрактэрз. И везти Африка. Там живет мой папа. За это — много долларз. Может быть, уан тсаузэнд. Тисяча.

— Ладно… — мычал Вова, еле ворочая глазами. — Сделаем. Папа — это хорошо.

— Ты бы отдохнул, Мумба несчастная! — зашумела Верка, выхватив у африканца стопку и плеснув в свой рот. — Совсем заболтался. Марш спать, а то опять на работу проспишь, и дрова неколоты останутся!..

Валичка, склонясь над аквариумом, вылавливал банкою экземпляры данио рерио, назначенные на завтрашнюю продажу.

— Вы мои да-анюшки… вы мои рюшечки… вы мои чулочки… — бормотал он, раздвигая стебли кабомбы.

Воротясь в город, он решил не искать больше службы, а зажить свободным купцом, тем более — была база знаний, опыт, остались связи в сложном аквариумном мире. Правда, дед Фуренко попил всласть крови, бурчал, укорял в измене, не хотел отдавать емкости, делиться молодью, жадный старик! Сколько вина пришлось выпить, сколько выдержать разговоров, доказывая прежнюю любовь и знание рыбьих дел, пока смягчилась суровая душа. А сколько средств, сколько возни и времени ушло на разные рефлекторы, подогреватели, распылители, фильтры, воронки, сифоны, горшочки, щетки, скребки, сачки, кормушки, землечерпалки! Спасибо милому другу, выручила деньгами, что бы он без нее делал! Сколько переживаний было с первыми партиями: их ведь не проверишь при покупке, а попадаются разные: то с рыбьей вошью, то циклохета, то хилодон! Зато уж, как пошел доход, расплатился с ней сразу, и с учетом инфляции: отношения отношениями, душа моя, а долги долгами…

Ох, возмечтали сначала: съедемся, будет одна большая квартира! Но потом рассудили: а как держать в ней рыбье хозяйство? Ведь им, матушкам, нужен микроклимат, определенная влажность, с ними свои хлопоты, там свои запахи, это может раздражать. Нет, придется пока жить отдельно. В одном лишь Мелита была неуклонна: надо зарегистрироваться законным образом, душа моя! Ей очень хотелось замуж.

— Что ты, милый! А вдруг будет бэби! Ведь мы еще совсем молоды, не так ли?..

— Пфф! Это будет наследник русского престола!

— Хха-ха-ха-а-а!..

Волны, пущенные потеряевской коронацией, не касались их более: тот неистовый праздник, уже в отсутствие самодержавной пары, кончился печально: ненароком затоптали мудреца Пафнутьича, и власти возбудили следствие. Тут стало всем не до Валички с Мелитою.

— Ты, мой дружок, опять занят пустяками! — защебетала Набуркина, войдя в квартиру. — Или забыл, какое важное у нас сегодня дело?

— Разве можно говорить, что это пустяки? — гундел Валичка, разгибаясь. — Ведь это труд, моя служба, способ существования, в конце концов. А насчет загса — так я готов, душа моя, вот только надену туфли…

— Уж готов! Гляди, помял воротничок. И галстук съехал на сторону, дай поправлю!..

Постников поймал ее руку, прижал к груди; они стояли и глядели друг на друга: оба приземистые, неказистые, и никому на свете не нужные, — теперь хоть появилась надежда, что будет кому в старости подать чаю, сходить за лекарством. А если — ведь и правда, совсем еще не вечер! — появятся дети? Тогда это будет вообще другая жизнь, начатая сначала, и другие расклады…

Аллочка Мизяева сидела дома, обшивала пеленки, и гадала, в кого же уродится ее будущее дитя: в мужа, тихого химика-неорганика со сложной эротической концепцией? В удалого Валерочку Здуна? В проезжего, словно Чичиков, писателя-детективщика-фантаста, лауреата? А может быть, в блатного парнишку, тоже с неординарным взглядом на половую проблему?..