Грэм Грин - Брайтонский леденец

– Давайте дальше. Я заплачу.

– Не стоит говорить, что вам двадцать один. Все равно никто не поверит. Но если вы скажете, что вам восемнадцать, то сможете жениться, получив разрешение родителей или опекуна. Ваши родители живы?

– Нет.

– А кто вам опекун?

– Не понимаю, о чем вы говорите?

– Ну, опекуна можно устроить, – подумав, сказал Друитт. – Хотя это рискованно. Лучше вам, пожалуй, потерять с ним связь. Допустим, он уехал в Южную Африку, а вас оставил здесь. Из этого может получиться хорошая версия, – задумчиво добавил Друитт. – Брошенный в этом мире совсем младенцем, вы мужественно прокладывали себе дорогу в жизни. – Его глаза перебегали от одного шарика кровати к другому. – Будем надеяться, что чиновник-регистратор возьмет решение на себя.

– Вот уж никогда не думал, что это так трудно, – сказал Малыш. – Может быть, мне лучше действовать другим путем?

– Дайте срок, – возразил Друитт, – все можно устроить. – Отеческая улыбка обнажила винный камень на его зубах. – Скажите только одно слово, дитя мое, и я вас быстро поженю. Доверьтесь мне. – Он встал; его полосатые брюки напоминали брюки свадебного гостя, взятые напрокат у Мосса специально ради этого торжества; он прошел через комнату, улыбаясь желтозубой улыбкой, как будто направлялся к невесте, чтобы поцеловать ее. – Не дадите ли вы мне гинею за консультацию, нужно сделать кое-какие покупки… для супруги…

– Вы что, женаты? – спросил Малыш с неожиданным интересом. Ему никогда и в голову не приходило, что Друитт… Он вглядывался в его улыбку, в желтые зубы, в изборожденное морщинами, потрепанное, не внушающее доверия, лицо, как будто все это могло подсказать ему…

– В будущем году моя серебряная свадьба, – ответил Друитт. – Двадцать пять лет играю я в эту игру.

В дверь просунул голову Кьюбит и сказал:

– Пойду пройдусь. – Он усмехнулся. – Ну, как дела с женитьбой?

– Подвигаются, – ответил Друитт. – Подвигаются. – Он похлопал по портфелю, как будто это была пухлая щечка смышленого ребенка. – Скоро нашего юного друга окрутят, вот посмотрите.

Во время этого разговора Малыш думал, откинувшись на грязную подушку и положив ногу в ботинке на розовое стеганое одеяло: «Это ведь не настоящая женитьба, это только для того, чтобы хоть на время заткнуть ей рот».

– Ну, пока, – сказал Кьюбит, стоя в ногах кровати и ухмыляясь.

Роз, маленькое преданное невзрачное личико, сладковатый вкус человеческой кожи, волнение в темной каморке возле полки с молодым бургундским… Он лежал на кровати, и в нем поднималось чувство протеста: только не теперь, только не с ней. Если это когда-нибудь и должно случиться, если по примеру всех и ему придется вступить в эту скотскую игру, то пусть это будет, когда он состарится, когда ему уже не к чему будет стремиться, и с кем-нибудь таким, из-за кого другие смогут ему позавидовать. Только не с такой недозрелой, простоватой, с такой же неопытной, как он сам.

– Скажите одно слово, – продолжал Друитт, – и мы это обделаем.

Кьюбит ушел.

– Возьмите фунтовую бумажку, вон там, на умывальнике, – сказал Малыш.

– Я тут ничего не нахожу, – угодливо ответил Друитт, перекладывая зубную щетку с места на место.

– В мыльнице… под крышкой.

В дверях показалась голова Дэллоу.

– Привет, – сказал он Друитту. – Что там такое со Спайсером? – обратился он к Малышу.

– Дело рук Коллеони. Пришили его на ипподроме, – ответил Малыш. – Меня тоже чуть было не пришили. – И он поднял забинтованную руку к порезанной шее.

– Так ведь Спайсер в своей комнате. Я слышал, как он там возится.

– Слышал?! – воскликнул Малыш. – Ты что выдумываешь?

Второй раз за этот день он испугался; тусклая лампочка освещала коридор, лестницу и стены, небрежно покрашенные коричневой краской. Он почувствовал, что кожа у него на лице передернулась, как будто ее коснулось что-то отвратительное. Ему захотелось узнать, можно ли увидеть и потрогать этого Спайсера или его можно только слышать. Он встал с кровати. Что бы там ни было, а это нужно встретить лицом к лицу… Не говоря ни слова, он прошел мимо Дэллоу. Дверь в комнату Спайсера хлопала от сквозняка. За ней ничего не было видно. Это была крошечная каморка. У всех у них были крошечные каморки, кроме Кайта, а комната Кайта перешла к Малышу по наследству. Вот почему там всегда все и болтались. А у Спайсера места хватило бы только для Малыша… и для самого Спайсера. Когда дверь открывалась, до него доносилось резкое поскрипывание чего-то кожаного. Ему снова вспомнились слова: «Dona nobis pacem», во второй раз он испытал неясную тоску – как будто он что-то потерял, что-то забыл или от чего-то отрекся.

Пройдя вдоль коридора, он вошел в комнату Спайсера.

Когда он увидел Спайсера, который, наклонившись, затягивал ремни своего чемодана. Малыш прежде всего почувствовал облегчение – это был несомненно живой Спайсер, до него можно было дотронуться, его можно было напугать, ему можно было приказывать. Щеку Спайсера пересекала длинная полоска пластыря. Стоя в дверях, Малыш глядел на нее со все возрастающей злобой; ему хотелось сорвать пластырь и увидеть, как вскрывается рана. Спайсер поднял глаза, положил чемодан, беспокойно отступил к стене.

– Я думал… я боялся… – пробормотал он, – что Коллеони пришил тебя.

По его страху было ясно, что он все знает. Малыш ничего не ответил и продолжал наблюдать за ним, стоя в дверях. Словно извиняясь за то, что остался Жив, Спайсер объяснил:

– Я выбрался…

Его слова увяли перед молчанием, равнодушием и решительностью Малыша, как вянет ветка водорослей, прибитая морем к берегу.

По коридору доносились стук передвигаемой посуды и голос Друитта:

– В мыльнице. Он сказал, что деньги в мыльнице.

– Я без устали буду обрабатывать эту девчонку, пока не добьюсь своего.

Она встала с угрожающим видом и прошла через кафе, словно военный корабль, идущий в бой за правое дело в войне, которая должна положить конец всем войнам, и поднявший сигнал: каждый исполнит свой долг. Ее большая грудь, которой она никогда не кормила ребенка, была полна безжалостного сострадания. Завидя ее, Роз бросилась прочь, но Айда неумолимо направилась к служебной двери. Теперь дело пошло в ход, она начала задавать вопросы, которые пришли ей на ум еще в баре Хенеки, когда она прочла в газете о дознании, и уже получала ответы. Фред тоже помог делу, посоветовав поставить на ту лошадь, которая выиграла, так что теперь у нее были не только друзья, но и деньги: беспредельные возможности для подкупа – двести фунтов.

– Добрый вечер, Роз, – сказала она, открыв дверь кухни и загородив ее собой.

Роз поставила поднос и обернулась со страхом, упрямством и враждебностью дикого зверька, не понимающего, что ему хотят добра.