Грэм Грин - Брайтонский леденец

– Что это с тобой сегодня творится? – воскликнул хозяин тира. – Ты едва попал в мишень.

Малыш положил ружье.

– Нам нужно подышать свежим воздухом. Хотим прокатиться за город. Спокойной ночи. – Он педантично сообщал все эти сведения, делая это так же тщательно, как заставлял раскладывать карточки убитого Фреда по всему маршруту, – для дальнейшего. Повернувшись спиной, он даже добавил: – Поедем по дороге на Гастингс.

– Не желаю я знать, куда вы поедете, – проворчал хозяин тира.

Старый «моррис» стоял невдалеке от мола. Стартер упорно не действовал, пришлось крутить ручку. Малыш минуту помедлил, с отвращением глядя на старую машину, как будто в ней воплощалось все, что может дать рэкет. Затем сказал:

– Прокатимся туда, куда ездили в тот день. Помнишь? Автобусом. – Он снова произнес это так, чтобы услышал хозяин тира. – До Писхейвена. А там выпьем.

Они объехали вокруг «Аквариума» и на второй скорости со скрежетом взобрались на холм. Одна рука Малыша была в кармане, он нащупывал клочок бумаги, на котором она написала свое послание. Брезент хлопал от ветра, а потрескавшееся грязное ветровое стекло мешало ему видеть дорогу.

– Скоро дождь польет как из ведра, – заметил он.

– А мы не промокнем под этим брезентом?

– Для нас это не имеет значения, – ответил он, глядя вперед, – нас дождь уже не замочит.

Роз не посмела спросить, что он хочет этим сказать, – в ней не было уверенности, что она все понимает, а раз так, можно было еще верить в то, что они счастливы; просто они влюблены друг в друга и поехали прокатиться под покровом темноты, и нет у них больше никаких печалей. Она положила руку ему на плечо, но тут же почувствовала, как он инстинктивно отстранился, на миг ее поразило страшное сомнение – может, это кошмарный сон, может, он ее вовсе не любит, как сказала та женщина… Влажный ветер, проникая сквозь прореху в брезенте, хлестал ее по лицу. Все равно. Она его любит, у нее есть свои обязанности. Мимо них проносились автобусы, спускающиеся с холма по направлению к городу, они были похожи на ярко освещенные клетки для домашней птицы, где сидели люди с корзинками и книжками в руках; какая-то девчушка прижалась лицом к стеклу, на миг ее освещенное дорожным фонарем личико так приблизилось, что, казалось, можно было прижать его к груди.

– О чем ты думаешь? – неожиданно спросил Малыш. – Жизнь не так уж плоха, вот о чем. Не верь этому, – продолжал он. – Я скажу тебе, что такое жизнь. Это тюрьма, безденежье. Глисты, слепота, рак. Слышишь крики из верхних окон того дома – это рождаются дети. А жизнь – это медленная смерть.

Вот оно, надвигается – она это знала; лампочка на щитке освещала худые напряженные пальцы, лицо оставалось в тени, но Роз догадывалась, что в глазах его возбуждение, горечь, отчаяние.

Мимо них бесшумно промчалась машина какого-то богача, «даймлер» или «бентли», она не разбиралась в марках.

– К чему так нестись? – заметил он, затем вынул из кармана руку и разгладил на колене бумажку, которую она сразу узнала. – Ты правда так думаешь? – спросил он. И вынужден был повторить: – Правда?

Ей казалось, что она одним росчерком уничтожила не только собственную жизнь, но и рай, что бы ни значило это слово, и ребенка в автобусе, и малыша, плакавшего в соседнем доме.

– Да, – ответила она.

– Поедем и выпьем сначала, – предложил он, – а потом… Вот увидишь. Я все подготовил. – С ужасающей легкостью он добавил: – На это и минуты не потребуется. Он обнял ее за талию и приблизил свое лицо к ее лицу; она чувствовала, как напряженно работает его мысль; от его кожи пахло бензином – все пропахло бензином в этом протекающем, старомодном, ветхом автомобиле.

– Ты уверен… нельзя ли нам отложить… хоть на один день? – спросила она.

– Какой смысл? Ты же видела ее там сегодня вечером? Она преследует нас. В один прекрасный день она добудет свои доказательства. Зачем откладывать?

– Почему же не тогда?

– Тогда может быть уже слишком поздно, – произнес он раздельно, чтобы хлопающий брезент не заглушал его слов. – Тебя ударят, а потом наденут… Знаешь что?… Наручники… Вот и будет слишком поздно… Да мы тогда и вместе не будем, – лицемерно закончил он.

Малыш нажал ногой на педаль, стрелка, дрожа, дошла до тридцати пяти – из старой машины нельзя было выжать больше сорока, но создавалось впечатление, что скорость неимоверная; ветер бился в стекло и врывался сквозь прореху в брезенте.

Он произнес тихо, нараспев: «Dona nobis pacem!»

– Все равно не дарует.

– Что ты хочешь сказать?

– Не дарует нам покоя.

А Малыш думал: впереди еще будет много времени… долгие годы… шестьдесят лет… успею раскаяться в этом. Пойду к священнику. Скажу: «Отец мой, я дважды совершил убийство. И была еще девушка, она сама себя убила». Даже если смерть настигнет тебя вдруг, например, если на обратном пути врежешься в фонарный столб… все-таки еще будет время, «между стременем и землей».

С одной стороны дороги дома кончились, море опять приблизилось, волны доходили до шоссе, проложенного под самой скалой, было темно, лишь слышался глухой шум. Он не старался обмануть себя, с прошлого раза твердо усвоив: когда времени остается мало, тут уже не до раскаяния. Впрочем, какое это имеет значение… Он не создан для покоя, не может в него поверить. Рай – это пустой звук. Ад… его еще можно себе представить. Ум способен поверить только в то, что он может постичь, а он не мог постичь того, чего никогда не испытывал; цементная спортивная площадка в школе, потухший очаг дома, умирающий человек в зале ожидания на вокзале Сент-Пэнкрас, кровать у Билли и кровать родителей – вот как формировалось его сознание. В нем вдруг вспыхнуло дикое негодование – почему он лишен того, что есть у других? Отчего ему не дано увидеть кусочек небесного рая, даже если это всего только просвет в расщелине брайтонских стен?… Когда они подъезжали к Роттингдину, он повернулся и так внимательно посмотрел на нее, как будто она и была этим небесным раем… но ум его не мог постичь этого… Он увидел рот, жаждущий чувственной близости, округлые груди, требующие ребенка. «Конечно, она добродетельна, – думал он, – но все-таки недостаточно добродетельна, вот я и увлек ее в преисполню».

Над Роттингдином виднелись новенькие виллы, выстроенные в футуристическом стиле. Странные очертания частной лечебницы на меловых холмах напоминали самолет, распростерший крылья.

– За городом нас никто не услышит, – сказал он.

По дороге в Писхейвен огни фар стали меркнуть, освещенный ими свежесрезанный меловой откос, казалось колыхался, как свисающая простыня; сверху, ослепляя их, неслись машины.

– Аккумулятор не заряжается, – объяснил Малыш.