Грэм Грин - Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой

Наши бутерброды были поданы одновременно: ее – с ветчиной и мой – с сыром; она попросила кофе, а я пиво, и официантка, которая решила, что мы пришли вместе, заказы перепутала… И вот неожиданно мы вдруг почувствовали себя как два друга, встретившиеся после долгой разлуки. У нее были волосы цвета красного дерева, блестевшие точно от лака, длинные волосы, которые она зачесывала наверх и закалывала раковиной с продетой в нее палочкой – кажется, эту прическу называют китайской; вежливо с ней здороваясь, я уже представлял себе, как выдерну эту палочку, раковина упадет на пол и волосы – на спину. Она была так не похожа на швейцарских девушек, которых я постоянно встречал на улице, – хорошеньких, свежих, кровь с молоком, с глазами, пустыми от полнейшего отсутствия жизненного опыта. У нее-то хватало опыта, раз она жила вместе с доктором Фишером после смерти матери.

Еще не успев доесть бутерброды мы познакомились, и, когда она произнесла фамилию «Фишер», я невольно воскликнул:

– Но ведь не _тот же_ Фишер!

– Не знаю, кто это тот Фишер.

– Доктор Фишер со зваными ужинами, – ответил я.

Она кивнула, и я увидел, что ее огорчил.

– Я на них не бываю, – сказала она, и я поспешил успокоить ее, что слухи всегда все преувеличивают.

– Нет, – возразила она, – эти ужины просто отвратительны.

Может быть, желая переменить тему, она прямо заговорила о моей пластмассовой руке, на которую я всегда натягиваю перчатку, чтобы скрыть увечье. Большинство людей делают вид, будто его не замечают, хотя, когда им кажется, что мое внимание чем-то отвлечено, они украдкой поглядывают на протез. Я рассказал Анне-Луизе о той ночи, когда бомбили лондонский Сити, о том, как пламя пожаров озаряло небо до самого Вест-Энда и в час ночи можно было читать. Моя пожарная часть находилась возле Тоттнем-корт-роуд, и нас вызвали на подмогу лишь рано утром.

– Прошло больше тридцати лет, – заметил я, – а кажется, что это было совсем недавно.

– Как раз в тот год отец женился. Мама вспоминала, какой пир он закатил после венчания. Ну да, – добавила она, – «Букет Зуболюба» уже принес ему тогда состояние, а мы были нейтральной страной, и богачи, в общем, не знали карточек. Думаю, с того пира и пошли его ужины. Все женщины получили французские духи, а мужчины – золотые палочки для размешивания коктейлей; в те дни ему еще нравилось видеть за своим столом женщин. Пировали до пяти часов утра. Мне бы такая брачная ночь не понравилась.

– Бомбардировщики убрались в пять тридцать, – сказал я. – Тогда я уже был в больнице, но, лежа на койке, услышал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Мы оба заказали еще по бутерброду, и она не разрешила мне заплатить за нее.

– В другой раз, – сказала она, и эти слова прозвучали как обещание, что мы встретимся хотя бы еще раз.

Ночь бомбежки и завтрак с бутербродами – вот самые сокровенные и самые яркие мои воспоминания, более яркие даже, чем память о дне, когда умерла Анна-Луиза.

Мы доели бутерброды, и я долго смотрел ей вслед, прежде чем отправиться в свою контору к пяти письмам на испанском и трем на турецком языках, которые лежали у меня на столе и касались нового сорта молочного шоколада с привкусом виски. Без сомнения, «Букет Зуболюба».

Так оно все и началось для нас, но понадобился месяц мимолетных встреч в Веве и походов на классические фильмы в маленький кинотеатр Лозанны на полпути между нашими домами, прежде чем я понял, что мы полюбили друг друга и она готова «заняться любовью» со мной – дурацкая фраза: ведь давным-давно мы занимались любовью там, за бутербродами с ветчиной и сыром. В сущности, мы были вполне старомодной парой, и я без особой надежды сделал ей предложение в первый же вечер – это было в воскресенье, когда мы лежали в постели, которую в то утро я не потрудился заправить, так как не предполагал, что она согласится зайти ко мне после встречи в кафе, где мы с ней познакомились. Я тогда выразился так:

– Как я хотел бы, чтобы мы могли пожениться.

– А почему бы нет? – спросила она, лежа на спине и глядя в потолок, а раковина, которую швейцарцы называют просто заколкой, валялась на полу, и ее волосы рассыпались по всей подушке.

– Доктор Фишер, – сказал я.

Я ненавидел его даже до того, как с ним познакомился, и мне было противно произнести «твой отец»: разве она не призналась мне, что слухи о его ужинах соответствовали действительности?

– А нам незачем его спрашивать, – сказала она. – К тому же, по-моему, ему это будет безразлично.

– Я говорил тебе, сколько зарабатываю. По швейцарским условиям это немного на двоих.

– Обойдемся. Немножко мне завещала мама.

– И к тому же мой возраст. Я бы мог быть тебе отцом, – добавил я, думая, что как раз им и стал – заместителем отца, которого она не любит, и что своим успехом я обязан доктору Фишеру. – Я бы мог быть даже твоим дедом, если бы женился пораньше.

Она сказала:

– Ну и что? Ты мой любовник и мой отец, мой ребенок и моя мать, ты вся моя семья, единственная семья, которая мне нужна. – И она прижалась своим ртом к моему, чтобы я не мог возразить, придавила меня к постели, и так мы поженились, на радость или на горе, без разрешения доктора Фишера, а если на то пошло, и без благословения священника.

Брак такого рода не имел законной силы, а значит, невозможен был и развод. Мы обвенчались друг с другом бесповоротно и навсегда.

Она вернулась в белый дворец в классическом стиле на берегу озера, уложила чемодан (удивительно, как много вещей может женщина затолкать в один чемодан) и ушла, не сказав никому ни слова. Лишь когда мы купили платяной шкаф и кое-какую кухонную утварь (у меня не было даже сковородки), а также более удобный матрац и прошло три дня, я сказал:

– Он, наверное, удивляется, куда ты исчезла. – Я сказал «он», а не «твой отец».

Она делала прическу в китайском стиле, которая мне так нравилась.

– Он, может, ничего и не заметил, – бросила она.

– Разве вы обедаете не вместе?

– Его часто не бывает дома.

– Пожалуй, мне надо пойти увидеться с ним.

– Зачем?

– А если он станет искать тебя через полицию?

– Они не будут слишком усердствовать, – возразила она. – Я уже взрослая. Мы не совершили никакого преступления.

Но я не был уверен, что его не совершил – конечно, не юридически, но в глазах отца: однорукий инвалид, которому за пятьдесят и который целыми днями строчит письма о шоколаде, склонил к сожительству девушку, которой нет и двадцати одного года.

– Если ты в самом деле хочешь пойти, – сказала она, – ступай. Но будь осторожен. Пожалуйста, будь осторожен.

– Он так опасен?

– Это дьявол во плоти, – сказала она.

Я отпросился на день с работы и поехал на машине к озеру, но чуть не повернул обратно, когда увидел размеры парка, серебристые березы, плакучие ивы и огромный зеленый каскад лужайки перед колоннадой портика. Сонная борзая разлеглась, как геральдическая эмблема. Я почувствовал, что мне полагалось бы зайти с черного хода.