Грэм Грин - Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой

В четверг, в четыре часа, когда я отпросился с работы, я не испытывал той храбрости, которую внушало мне присутствие Анны-Луизы. Я просто был человеком по имени Альфред Джонс, пятидесяти лет с хвостиком, работающим в шоколадной фирме за три тысячи франков в месяц. Я оставил свой «фиат» и поехал в Женеву поездом, а от вокзала пошел к стоянке такси. Поблизости от нее находилось заведение, которое швейцарцы зовут Английской пивной и которое, как и следовало ожидать, окрестили «Уинстон Черчилль», снабдив невразумительной вывеской, деревянными панелями, окнами с цветными стеклами (почему-то в белых и алых розах Йорка и Ланкастера) и английским баром с фаянсовыми пивными кружками, пожалуй единственными здесь подлинными вещами – ведь нельзя же считать ими резные деревянные скамьи, фальшивые бочки вместо столов и прессованный белый хлеб. Рад заметить, что питейное заведение открывалось не в обычное для англичан время, и я решил немножко подбодриться, прежде чем взять такси.

Поскольку пиво из бочки стоило почти так же дорого, как виски, я заказал виски. Мне хотелось поболтать, чтобы как-то отвлечься, и я встал у бара, пытаясь втянуть в беседу хозяина.

– Много английских клиентов? – осведомился я.

– Нет, – ответил он.

– Почему? Казалось бы.

– У них нет денег.

Он был швейцарцем и человеком не очень общительным.

Он был французским швейцарцем и человеком более общительным, чем бармен.

Я выпил еще одно виски и вышел. Таксиста я спросил:

– Вы знаете дом доктора Фишера в Версуа?

– Хотите повидать доктора? – спросил он.

– Да.

– Будьте осторожны.

– Почему? Разве он такой страшный?

– Un peu farfelu [с маленькими странностями (фр.)], – сказал он.

– В каком смысле?

– А вы не слыхали о его приемах?

– Да, ходят всякие слухи. Никто никогда не рассказывал мне подробностей.

– Ну да, все они поклялись молчать.

– Кто?

– Люди, которых он приглашает.

– Тогда откуда же знают о его приемах?

– Никто ничего не знает, – сказал он.

Все тот же наглый слуга открыл мне дверь.

– Вам назначено? – спросил он.

– Да.

– Фамилия?

– Джонс.

– Не знаю, сможет ли он вас принять.

– Я же сказал, я договорился о своем визите.

– Подумаешь, договорился, – произнес он пренебрежительно. – Вы все заявляете, что договорились.

– Ступайте и доложите, что я пришел.

Он скорчил гримасу и удалился, оставив меня на этот раз на пороге. Его не было довольно долго, и я чуть было не ушел. Я заподозрил, что он Медлит нарочно. Наконец он вернулся и объявил:

– Он вас примет. – И повел меня через прихожую вверх по мраморной лестнице.

Там висела картина: женщина в развевающихся одеждах очень нежно держала в руках череп; я не знаток, но картина выглядела как подлинник семнадцатого века, а не копия.

– Мистер Джонс, – доложил слуга.

Напротив меня за столом сидел доктор Фишер, и я удивился, увидев человека, похожего на всех прочих людей (а ведь я выслушал столько намеков и предостережений), человека примерно моего возраста, с рыжими усами и волосами, начинавшими терять свой огненный блеск, – усы он, возможно, подкрашивал. Под глазами у него висели мешки, а веки были очень тяжелые. Он выглядел так, будто по ночам его мучит бессонница. Сидел он за большим столом в единственном здесь удобном кресле.

– Садитесь, Джонс, – сказал он, не поднимаясь и не протягивая руки.

Это больше походило на приказ, чем на приглашение, но не звучало неприязненно: я мог быть одним из его служащих, привыкшим стоять перед ним навытяжку, которому он оказывал маленький знак расположения. Я пододвинул стул, и наступила тишина. Наконец он произнес:

– Вы хотели поговорить со мной?

– Я-то думал, что это вы, наверно, хотите поговорить со мной.

– С чего бы это? – спросил он с легкой улыбкой, и я вспомнил предостережение Анны-Луизы. – Я даже не знал о вашем существовании, пока вы тут не появились на днях. Между прочим, что скрывается под этой перчаткой? Какое-нибудь увечье?

– Я потерял руку.

– Надеюсь, вы явились сюда не для того, чтобы советоваться со мной на этот счет. Я другого рода доктор.

– Я живу с вашей дочерью. Мы собираемся пожениться.

– Это всегда нелегкое решение, – сказал он, – но вам лучше его обсудить между собой. Меня оно не касается. А ваше увечье – наследственное? Наверно, вы обговорили этот важный вопрос?

– Я потерял руку во время лондонской бомбежки, – сказал я и неуверенно добавил: – Мы полагали, что вам нужно это сообщить.

– Ваша рука меня, в сущности, не касается.

– Я имел в виду наш брак.

– Ну, эту новость, по-моему, проще было сообщить в письменном виде. Вас бы это избавило от поездки в Женеву.

В его устах Женева казалась другим миром, таким же далеким от нашего дома в Веве, как Москва.

– Вас, кажется, не слишком беспокоит судьба вашей дочери.

– Вы, наверно, знаете ее лучше меня, Джонс, если узнали так хорошо, что решили на ней жениться и, значит, освободили меня от всякой ответственности за нее, какая у меня когда-то, вероятно, была.

– Вы не хотели бы узнать наш адрес?

– Я полагаю, что она живет у вас?

– Да.

– Должно быть, вы значитесь в телефонном справочнике?

– Да. В Веве.

– Тогда вам нет надобности записывать адрес. – Он снова наградил меня одной из своих опасных улыбочек. – Что ж, Джонс, с вашей стороны было любезно зайти ко мне, хотя в этом и не было необходимости. – Он явно меня выпроваживал.

– Прощайте, доктор Фишер, – произнес я.

Он снова заговорил, когда я уже был почти у двери:

– Джонс, вы случайно не разбираетесь в овсянке? Я имею в виду настоящую овсяную кашу. Может быть, поскольку вы уроженец Уэльса… у вас ведь валлийская фамилия…

– Овсянка – блюдо шотландское, – сказал я, – не валлийское.

– Вот оно что, значит, меня неправильно информировали. Спасибо, Джонс, кажется, это все.

Когда я пришел домой, Анна-Луиза встретила меня встревоженно.

– Как вы поладили?

– Да никак мы не поладили.

– Он тебе нахамил?

– Я бы этого не сказал… мы оба его совершенно не интересуем.

– Он улыбался?

– Да.

– Пригласил тебя на ужин?

– Нет.

– Слава богу хоть за это.

– Слава доктору Фишеру, – сказал я, – или это одно и то же?

Неделю или две спустя мы поженились в мэрии; свидетеля я привел из своей конторы. От доктора Фишера не было никаких вестей, хотя мы послали ему сообщение о дне нашей свадьбы. Мы были совершенно счастливы, особенно счастливы потому, что будем одни, не считая конечно, свидетеля. За полчаса до ухода в мэрию мы занимались любовью.

– Ни свадебного торта, – говорила Анна-Луиза, – ни подружек, ни священника, ни родни – вот это замечательно. И так будет торжественнее – почувствуешь себя замужем по-настоящему. А по-другому получается вроде вечеринки.