Грэм Грин - Монсеньор Кихот

– Мне ваш вкус показался бы столь же нелепым, как вкус вашего предка показался Сервантесу.

Несмотря на препирательства, это была все-таки дружеская трапеза, и после второй бутылки вина они договорились ехать дальше на Леон и уж потом решать – быть может, даже бросив монетку, – ехать ли на восток к баскам или же на запад – в Галисию. Они под руку вышли из «Валенсии» и направились к тому месту, где оставили «Росинанта»; внезапно отец Кихот почувствовал, как Санчо сжал ему локоть.

– В чем дело, Санчо?

– Да тот агент тайной полиции. Он идет за нами. Ничего не говорите. Сворачиваем в первую же улицу.

– Но «Росинант»-то ведь стоит на этой улице.

– Этот тип явно хочет записать номер нашей машины.

– Но откуда вы знаете, что он из тайной полиции?

– Я сужу по портфелю, – сказал Санчо. И оказался прав: сворачивая в первую же улицу, отец Кихот обернулся и увидел, что человек по-прежнему идет следом, таща в руке грозный опознавательный знак своей профессии.

– Не оборачивайтесь больше, – сказал Санчо. – Пусть думает, что мы его не заметили.

– Как же нам от него уйти?

– Увидим бар, зайдем и закажем выпить. Он останется у входа. А мы выйдем через заднюю дверь и будем далеко, пока он разберется. За это время кратчайшим путем доберемся до «Росинанта».

– А что если там не будет задней двери?

– Тогда придется зайти в другой бар.

Задней двери в баре не оказалось. Санчо выпил рюмочку коньяку, а отец Кихот из осторожности взял кофе. Когда они вышли, человек по-прежнему торчал на улице ярдах в двадцати от входа и рассматривал витрину.

– Уж слишком он заметен для агента тайной полиции, – сказал отец Кихот, когда они зашагали по улице в поисках другого бара.

– А это один из их трюков, – сказал Санчо. – Он хочет, чтобы мы стали нервничать. – Он привел отца Кихота во второй бар и заказал вторую рюмку коньяку.

– Если я выпью еще кофе, я сегодня не засну, – сказал отец Кихот.

– Выпейте тоника.

– А что это такое?

– Нечто вроде минеральной воды с добавкой хинина.

– Без алкоголя?

– Без, без. – Коньяк привел Санчо в воинственное настроение. – Как бы мне хотелось отколошматить этого малого, да только он, наверное, вооружен.

– Вода эта – тоник – в самом деле чудесная, – сказал отец Кихот. – Почему я никогда раньше ее не пил? Я почти готов отказаться от вина. Вы думаете, ее можно купить в Эль-Тобосо?

– Не знаю. Сомневаюсь. Если пушка у него в портфеле, я, пожалуй, мог бы сбить его с ног, прежде чем он ее вытащит.

– Знаете… я, пожалуй, выпью еще бутылочку.

– А я пойду поищу заднюю дверь, – сказал Санчо, и отец Кихот остался в баре один. Был час сиесты, и вентилятор, крутившийся под потолком, неспособен был охладить помещение – вас регулярно обдавало холодным воздухом, а потом по контрасту наступала еще большая жара, Отец Кихот осушил свой стакан с тоником и поспешил заказать третью бутылочку, чтобы успеть выпить ее до возвращения Санчо.

Голос позади него прошептал:

– Монсеньор!

Отец Кихот обернулся. Перед ним был человек с портфелем, маленький сухонький человечек в черном костюме и таком же черном, как портфель, галстуке. У него были черные глазки, пронзительно глядевшие сквозь очки в стальной оправе, и тонкие поджатые губы; он вполне мог бы сойти, подумал отец Кихот, за гонца, принесшего дурные вести, даже, пожалуй, за самого Великого Инквизитора, Хоть бы Санчо поскорее вернулся…

– Что вам угодно? – спросил отец Кихот, как он надеялся, властным, вызывающим тоном, но выпитый тоник подвел его, и он икнул.

– Я хочу поговорить с вами наедине.

– Так я и есть один.

Человек мотнул головой в сторону спины бармена. Он сказал:

– Это серьезно. Я не могу с вами здесь говорить. Пожалуйста, выйдемте туда, через заднюю дверь.

Но задних дверей оказалось две – хоть бы знать, в какую из них прошел Санчо.

– Направо, – подсказал ему человек. Отец Кихот повиновался. За дверью был небольшой коридорчик и две другие двери. – Вот сюда. В первую дверь.

Отец Кихот оказался в уборной. Взглянув в зеркало над раковиной, он увидел, что полонивший его человек возится с замком своего портфеля. Хочет вытащить пистолет? Значит, ему уготована смерть от выстрела в затылок? Поспешно, пожалуй, чересчур поспешно, отец Кихот начал читать про себя покаянную молитву: «О, великий боже, каюсь, прости мне все мои…»

– Монсеньор!

– Да, друг мой, – ответил отец Кихот отражению в зеркале. Если ему суждено быть застреленным, пусть лучше в затылок, чем в лицо, ибо лицо – это ведь отражение лика господня.

– Я хочу вам исповедаться.

Отец Кихот икнул. Тут дверь отворилась и в уборную заглянул Санчо.

– Отец Кихот! – воскликнул он.

– Не мешайте нам, – сказал отец Кихот. – Я принимаю исповедь.

От обернулся к незнакомцу, стараясь обрести достоинство, какого требовало его одеяние.

– Это едва ли подходящее место для исповеди. Почему вы выбрали именно меня, а не пошли к своему священнику?

– Я его только что похоронил, – сказал человек. – Я гробовщик. – Он открыл портфель и вытащил оттуда большую медную ручку.

Отец Кихот сказал:

– Но тут ведь не моя епархия. У меня здесь нет никаких прав.

– На монсеньора эти правила не распространяются. Когда я увидел вас в ресторане, я подумал: «Вот это мне повезло».

Отец Кихот сказал:

– Меня совсем недавно произвели в монсеньеры. Вы уверены насчет правил?

– При крайней необходимости ведь любой священник… А тут крайняя необходимость.

– Но ведь в Вальядолиде много священников. Зайдите в любую церковь…

– Я по вашим глазам увидел, что вы такой священник, который все поймет.

– Пойму – что?

Но незнакомец уже быстро забормотал покаянную молитву – во всяком случае, слова он хоть знал. Отец Кихот совсем растерялся. Ни разу в жизни он не принимал исповеди в таких условиях. Он обычно сидел в своем укрытии, похожем на гроб… И сейчас он почти машинально нырнул в единственное имевшееся здесь укрытие и сел на крышку стульчака. Незнакомец хотел было опуститься на колени, но отец Кихот остановил его, ибо пол был далеко не чистый.

– Не надо преклонять колена, – сказал он. – Стойте, где стоите.

Незнакомец протянул ему большую медную ручку. И сказал:

– Я согрешил и прошу вас, отче, то есть я хотел сказать, монсеньор, испросить для меня у господа прощение.

– В этом укрытии я не монсеньор, – сказал отец Кихот. – В исповедальне все священники равны. Что же ты натворил?

– Я украл эту ручку и другую такую же.

– В таком случае, верни их.

– Но владелец-то умер. Я ведь его сегодня утром похоронил.

Отец Кихот, как того требовал обычай, прикрыл глаза рукой, чтобы сохранить тайну исповеди, но перед его мысленным взором продолжало отчетливо стоять смуглое лисье лицо. Он был из тех священников, кто любит быструю исповедь, изложенную в виде простых абстрактных формул. После нее обычно следует один простой вопрос: сколько раз согрешил?.. Я совершил прелюбодеяние. Я пренебрег своими обязанностями во время пасхи. Я погрешил против целомудрия… Отцу Кихоту не случалось сталкиваться с прегрешением в виде кражи медной ручки. Притом эта ручка едва ли такой уж ценный предмет.