Том Роббинс - Свирепые калеки

– Отлично. Не езжайте.

Подтекст происходящего нравился Свиттерсу все меньше и меньше, однако открыть свой слегка напомаженный, слюнявый рот он так и не дерзнул.

Со временем исчерпав все свои аргументы перед чиновниками аэропорта – ни один так и не смог объяснить ей причину визовых ограничений, – Красавица-под-Маской принялась лихорадочно названивать по телефону. Похоже, в тот день в сирийском министерстве иностранных дел не было ни души. А служащие французского посольства все до одного находились на совещании. Аббатиса звонила и звонила – тщетно. Тем временем на рейс 023 объявили посадку.

В последнюю минуту – посадочный выход уже закрывался – было решено, что Красавица-под-Маской задержится в Дамаске и попытается уладить проблему с визами. Остальные же полетят в Рим, где, при удачном раскладе, аббатиса присоединится к ним, и, хорошо бы, вовремя: аудиенция у Папы назначена на четверг. Так что аббатиса осталась – изнывая от жары и тревоги, потирая нос, словно волшебную лампу, житель которой, джинн, ненадолго вышел выпить кофе. На самолет они едва успели.

Три бывшие монахини и одна квазимонахиня (а ведь есть способ избежать сережек-кавычек!) забронировали номера (по рекомендации Свиттерса) в отеле «Сенато». Сей небольшой albergo стоял, как говорится, припав скромной щечкой да к языческой щеке, рядом с Пантеоном на пьяцца делла Ротонда, в самом шумном, самом живописном, самом, если угодно, итальянском уголке Рима: Свиттерс особенно его любил, хотя порой и жаловался, что район как таковой балансирует на пределе допустимой прыткости.

У стойки регистрации Домино вручили записку. Записка оказалась от Сканлани. Сканлани приветствовал пахомианок в Риме. А также сообщал, что аудиенция у Его Святейшества перенесена на 14:30 в среду, то есть на следующий день. А также сообщал, что в Италии выдавать себя за монахинь запрещено законом, так что всем им, особенно их «главе службы безопасности», настоятельно рекомендуется переодеться в гражданское платье.

Ошеломленной стайкой «пингвинки» затаскивали чемоданы (в отеле «Сенато» коридорных не водилось) в карликовый лифт. В лифте за раз помещалось лишь двое; Домино и Свиттерс поднялись последними.

– Я понимаю, тебе это все не по душе, – говорила она, помахивая запиской Сканлани, – но все будет о'кей, вот увидишь. Надеюсь только, что тетушка доберется сюда вовремя. Потому что это ведь ее пророчество. Я не чувствую себя вправе отдать документ без нее.

Бросив сумку в номере, где ей предстояло жить вместе с Мустангом Салли и Пиппи, Домино отправилась в номер Свиттерса помочь ему избавиться от рясы.

– Не вертись, Зю-Зю, сиди спокойно, – игриво поддразнила она. – Осталось расстегнуть еще сорок шесть пуговиц.

Под плотной рясой на нем были только трусы. Мужские нижние трусы на резинке, со снеговичками и кленами и ведерками для сбора кленового сока. Эффектным жестом, поразившим их обоих, Домино сдернула трусы до лодыжек.

Она ласкала его до тех пор, пока он не напрягся и не отвердел, как монтажная лопатка для шин. А затем, сжав его яички в ладони – точно работница с фермы, взвешивающая цесарочьи яйца, – опустилась перед его «Invacare 9000 XT» на колени и лизнула один-единственный раз – провела языком долго, медленно и влажно от пьедестала до бельведера. Свиттерс положил ладони ей на голову, надеясь подтолкнуть к продолжению, но Домино встала и отошла от кресла. Она вся дрожала.

– Я так тебя хочу, что просто завизжать готова. Так тебя хочу, что того и гляди заору, брызгая слюной, и примусь сцарапывать цветочки с обоев. Я так тебя хочу, что того и гляди опрокину мебель, стану молиться Господу, написаю в трусики и разрыдаюсь.

– Но? – переспросил Свиттерс.

Домино отступила еще на шаг. Одно-единственное словечко – а в горле у него так пересохло, что не сразу его и выговоришь. Собственно говоря, то был голос Малыша-Мишутки.

Свиттерс напрягся еще больше прежнего, если, конечно, такое физиологически возможно, – а в следующий миг накатил жар, словно сатирова малярия.

– Но я дала обет Деве Марии, и себе самой, и той части меня, что и есть Дева Мария, и наоборот. Только в браке и не иначе.

– Мы мо-мо-могли бы пожениться завтра, – пролепетал Свиттерс. – Черт подери, нас мог бы обвенчать сам Папа. – Бесенок явно прибрал его к рукам.

Домино улыбнулась. Такая улыбка, чего доброго, опрокинула бы три-четыре «Веспы» на пьяцце под окном.

– Глупыш ты мой, – проговорила она. – У нас бы низа что не получилось. Я слишком стара, а ты слишком… Как бы то ни было, ты, конечно, меня высмеешь, но когда завтра я войду к святому Петру… для меня очень важно войти девственницей. Пусть без рясы – но между ног и в сердце я буду монахиней.

– Девство-Лазарь, – пробормотал Свиттерс, от души надеясь, что прозвучало это не слишком язвительно. В конце концов, не он ли восхищался ее непоколебимой верностью понятию невинности, этой вздорной выдумке патриархов? – Гимен, восставший из мертвых.

Домино нахмурилась. И вновь просияла улыбкой.

– Да, – согласилась она с гордостью, наигранной лишь отчасти. – Причем единственный на всей планете. Он уникален.

– Насколько нам известно. – От возбуждения у Свиттерса даже глазные яблоки отвердели.

– Да, – кивнула она, пятясь к выходу. – Насколько известно нам.

На следующий день они пообедали у самой пьяццы, в гастрономически роскошном «Да Фортунато аль Пантеон», хотя отсутствием аппетита не страдали только Свиттерс да мистер Кредитка. Ликуя, что вырвался наконец из зоны турецкого гороха, Свиттерс жадно заглотал морского окуня и спагетти alle vongole veraci, [266]запив это все графином фраскати. В Италии был сезон спаржи, так что он заказал aspargi bianchi [267]трех разных видов и перед каждой переменой блюд импровизировал спаржехвалебные стихи: «Прямая, подобно копью белого рыцаря, бездымная свеча, озаряющая деревенскую канаву, лаконичное перо с взъерошенным острием – перо, чтобы писать любовные баллады кузине лилии; О спаржа! – стройный лорд весны…» – и т. д., и т. п., до бесконечности, на итальянском, французском и английском, пока официанты, по примеру Домино и Салли, не закатили глаза.

После десерта и граппы вернулись в отель – поглядеть, не прибыла ли Красавица-под-Маской. Увы, не прибыла; так что они разбились на группы и на двух микротакси покатили в Ватикан. Свиттерс ехал с Пиппи; та нервничала и волновалась так, что буквально скусывала с пальцев веснушки. Пиппи, разумеется, сгорала от нетерпения увидеть Его Святейшество, но ей отчего-то чудилось, что время выбрано неправильно.

– Мы же на завтра договаривались, – плакалась она.

– Сегодня суть завтра, – промолвил Свиттерс. Он завладел рукой Пиппи и крепко сжимал ее до тех пор, пока микротакси не притормозило у полускрытого служебного входа со стороны виа ди Порта Анжелика, где, согласно указаниям, делегации предстояло встретиться со Сканлани. И действительно, швейцарский гвардеец, открывший дверь, едва Домино позвонила, тотчас же впустил их внутрь – а там уже поджидал Сканлани, с ничего не выражающим лицом, пижонски одетый, – ощущение было такое, что в шевелюре его сел на мель «Эксон Валдиз». [268]При виде Свиттерса он ни тени удивления не выказал.