Том Роббинс - Свирепые калеки

– Пожалуй – то-то оно так быстро иссякло, – отметила аббатиса. Она в жизни не видела, чтобы бутылку опустошали настолько «от души». – Возможно, я – просто-напросто бестолковая старуха, но я все равно не понимаю, как именно идеи твоего шамана возможно осуществить на практике – и что в них толку вообще. Как может просто-напросто чувство юмора…

– И гибкое, открытое определение реальности, – напомнил Свиттерс.

– О'кей, и это тоже. Но в таком смутном мире, как наш, ну никак нельзя смеяться без умолку над всем, что встретишь, точно сороке несмышленой. Где тут надежда-то?

На это у Свиттерса готового ответа не было. Он подергал себя за локон, словно воздействие на кожу черепа могло стимулировать мозговую деятельность, он откашлялся – но ничего не сказал. Да, он представлял про себя, как радикальное, активное чувство юмора способно проткнуть бесплодный пузырь буржуазной респектабельности, как оно развеивает самодовольные иллюзии и в процессе укрепляет душу; как, если из смеха можно было бы каким-то образом выжать эссенцию, эта эссенция оказалась бы скорее похожа на аромат, чем на звук, – аромат души, потягивающей в баре неразбавленный абсолют. Однако ж Свиттерсу недоставало информации (прежде он ни о чем таком не задумывался), да и захмелел он не настолько, чтобы облечь подобные представления в слова. И какого черта? С каких это пор он выступает глашатаем шамана?

Видя, что тот замялся, Домино заговорила вновь:

– Тетушка, мне вовсе не кажется, что мистер Свиттерс пропагандирует бездумный смех. Мне вообще не кажется, что он пропагандирует хоть что-либо. Он просто пытается разгадать загадку третьего пророчества. И, должна признать, по-моему, так это очень даже заманчивая альтернатива нашему собственному толкованию.

– Что именно? Смех как пропуск в Царствие Небесное?

– Я так понимаю, – продолжала Домино, – здесь речь идет об осмысленной веселости. Я подмечаю ее в мистере Свиттерсе, и я подозреваю, что она же извлекаема из философии Сегодня Суть Завтра – философии, которая, кстати, вроде бы складывается из сочетания аспектов древней шаманской традиции с чем-то вроде дзен-буддистской отстраненности и современного непочтительного остроумия. Мистер Свиттерс борется с меланхолией, отказываясь воспринимать что-либо чересчур всерьез – включая и себя самого.

– Но ведь многое на самом деле…

– Да ну? Чему я научилась от мистера Свиттерса, так это тому, сколь бы ценной, актуальной и жизненной ни была твоя система верований, ты же сам подрываешься и в итоге сводишь на нет, жестко и догматично ей следуя.

Красавица-под-Маской потерла шрам, словно пытаясь стереть его. Или вызвать к жизни новый нарост.

– Я отлично понимаю, что счастье – понятие относительное и зачастую зависит от внешних обстоятельств или по крайней мере на них отзывается, в то время как бодрой веселости можно научиться – и практиковать таковую сознательно. Вы с мистером Свиттерсом, как я вижу, по части освоения веселости большие мастера – о, я уж вижу, что мистеру Свиттерсу от такого обсуждения не по себе делается. Тогда вернемся к идеям пресловутого человека-пирамиды. Предположим, что намеренная, основанная на комизме веселость может эволюционировать в непреходящую радость – но мудрость-то тут при чем?

Домино обернулась к Свиттерсу, но тот только кивнул: дескать, отвечай сама.

– На мой взгляд, – проговорила она, – из епифании Сегодня Суть Завтра, пожалуй, следует то, что радость сама по себе – форма мудрости. В придачу высказано следующее предположение: если у людей достанет сообразительности и гибкости, чтобы свободно маневрировать между разными восприятиями реальности, если они усвоят раскованное, веселое мировосприятие, щедро сдобренное смехом, тогда они заживут в гармонии с вселенной и сроднятся со всей материей, как органической, так и неорганической, на самом элементарном, базовом уровне. Что, если в этом и заключен замысел Господа касательно нас, цель, намеченная Им для Его детей? Право, тетя, не кривитесь! Возможно… возможно, именно там и пребывает Господь, в этом… как там Свиттерс обозвал эту штуку? – в наэлектризованной пустоте в основании мироздания. По-моему, звучит куда убедительнее, нежели какая-нибудь там футы-нуты Ривьера среди раззолоченных облаков.

Домино сделала паузу – чтобы сказанное хорошенько запечатлелось в теткином сознании, да и в ее собственном тоже, – и отхлебнула глоток вина, сделавший бы честь самому Свиттерсу.

– Кроме того, – продолжила она, – очень возможно, что идеал Сегодня Суть Завтра – именно то, что нужно, чтобы спасти род человеческий от его прискорбного порока: от исполненного гордыни нарциссизма. Разве не отсюда вся наша «серьезность»? Не от непомерно раздутого самомнения?

Свиттерс потрясенно глядел на монахиню. Домино предстала перед ним в совершенно новом свете. Щедро смазанный домкрат его уважения приподнял ее вверх еще на несколько делений. «Вот ведь молодчина девчонка! – думал он. – Все понимает! Понимает, пожалуй, даже лучше меня!» Свиттерс испытал нарастающий прилив теплых чувств к собеседнице. А также – нарастающую потребность отлить. До какой степени на оба этих ощущения повлияло вино, лучше не уточнять. Скажем лишь, что Свиттерс взялся за ходули, послал дамам воздушные поцелуи и в качестве прощального дара произнес слово – самое свое любимое из всех земных языков, – древнее ацтекское выражение, означающее «попугай», «поэт», «собеседник» и «проводник по подземному миру», – все эти смыслы были втиснуты в одно-единственное слово, каковое, если верить Свиттерсу, произнести невозможно, не прооперировав сперва язык, причем предпочтительно обсидиановым ножом. Свиттерс, брызгая слюной, выдал некую приблизительную версию сего слова, а затем, не успели тетя с племянницей уточнить: «Как? Неужто это слово означает не «вагина»?», – пошатываясь, двинулся к ближайшему сортиру, оставив Домино убеждать Красавицу-под-Маской в том, что третье фатимское пророчество говорит не о триумфе ислама, но ссылается на воззрения пирамидальноголового уродца из джунглей Амазонки, а также внушать, что пророчество, вместе с его причудливым подтекстом, должно быть обнародовано тем самым институтом, что неизбежно оказывается под ударом.

По всей видимости, Домино преуспела, потому что вскорости после полудня она отыскала Свиттерса и велела ему отослать Сканлани электронное письмо с требованием разглашения текста во всех подробностях.

Если Домино была в состоянии представить себе, что Бог пребывает в фундаментальной субатомной частице, тогда где, по ее мнению, обитает Сатана? В фундаментальной античастице? В малюсеньком кваркчике темного вещества? Часом, не наведет ли ее предполагаемое слияние света и тьмы в этой миниатюрнейшей из утроб на мысль о том, что Господь и Сатана взаимозависимы, если не нераздельны? Куда интереснее задуматься над тем, где обретаются нейтральные ангелы – те которые отказались примкнуть к тому или другому лагерю. Разумеется, в элементарном пространстве места полным-полно – есть где развернуться, как говорится. Из того, что световые волны, столкнись они с материей, преобразовались бы в фотоны, вроде бы следовало, что пространство представляет собою безграничную пустоту. А это наводит на мысль о том, что и Господь, и дьявол – это энергия, в которой, назло Эйнштейну, масса из уравнения выпадает.