Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма

Приступая после болезни к работе, дедушка расспросил уполномоченноќго-организатора о делах в колхозе. Назвал его щеголеватого и в меру прыткого по имени и отчества — Николай Петрович. И попросил милостиќво уважить старика — перенести свой стол из председательского кабинеќта в комнату специалистов. Там и сведения, какие надобно будут, все под рукой. А к нему, дедушке-председателю, люди приходят, при другом поведать свои нужды и постесняются.

— Председатель колхоза, — досказал дедушка Николаю Петровичу, — это вроде как наибольший в многолюдной семье. Все с горем личным, и с радостью к нему торопятся. Да и такое дело, как ты не считай, я ведь тоже организатор. Двум-то организаторам и не с руки рядом сидеть. А что Павлу Фомичу помогали, за то большое спасибо.

Все обошлось. Жалоб на этот раз на "моховского чудака" не последоваќло… Может, повлиял приезд Сухова Михаила Трофимовича. И парторг, Стаќрик Соколов Яков Филиппович, на страже был. Он и при Павле Фомиче оказывал какое-то неизреченное сдерживающее влияние на Николая Петроќвича. Но не больно его сдерживал провидческим влиянием своим, взывая к терпению и Павла Фомича. Было предчувствие, что Николай Петрович будет у них председателем колхоза… По совету Сухова, Николая Петровича с выходом дедушки на работу, перевели в область. Но Старик Соколов Яков Филиппович, оказался провидцем. Николай Петрович Осин, когда деќдушки не стало, оказался председателем Большесельского колхоза.

1

Дедушка забеспокоился о своем еще не совсем благоустроенном доме. Занятие это он прекратил, как пришла весть об организации колхозов. А теперь вот почувствовал, что дом должен быть доустроен. Взялся отќделывать верхние комнаты красновато-желтой, теплого цвета ольхой, росшей у них за Кузнецовым полем. Бруски, доски, реечки были давно припасены, еще при НЭПе. Но дело откладывалось, зорила нескладица. И хорошие, почти построенные уже дома распиливались на дрова. Тут и самому дедушке влезло было в голову — а жить ли кому из Кориных, в его доме, в самом Мохове. И вдруг нашло: неладно поддаваться мутным мыслям. Повлиял и Яков Филиппович, перебравшись из Сухерки в Больќшое село. "Время не ждет, — рассудил, — сейчас не сделаешь, так и никогда уже не сделаешь". А что-то свое в доме очень хотелось оставить. Это как часть себя живого. В старину рекли: "Каково в дому, таково и самому". В доме и должна остаться его, дедушки, любовь и ко всему своему — к миру, к людям. И чтобы это почувствовали и внуки, и правнуки. Чтобы любовь, зарожденная в этом доме, переходила и в другие жилища. Чтобы во всех Коринских домах не иссякала любовь человека к себе и к жизни, данной людям всевышним Творцом. К нему, к дому, надо всегда обращать свой взор.

Дедушка больше всего хотел оберечь дом ладным для него, Ивана, и этого не скрывал. Тебе судьбой, Ваня, означено оживить Коринский род. Может, вот за Шелекшу переберешься, как я мечтал. Духи-то чеќрные и уйдут оттуда под нашей любовью к жизни. Это мне вот как-то все предсказывается, да и Якову Филипповичу такое было вещано… Но и Мохово

наше не должно забываться. Оно древнее всех окрестных сел и даже многих городов… Тут должна возродиться жизнь, которая означена всем нам и нашему роду в особенности. Освещенное место предками не должно забываться. И повторил, сказанное уже неоднократно: "Дом крестьянский держит не только лад семейный, но и державный. В нем бережется Вера Святая отеческая и к отечеству".

Каждый раз, когда Иван приезжал на воскресение из школы, внутри доќма что-то сияло новизной. Приходили глядеть на работу дедушки и старики. Сами мастера, рассуждали о работе дедушки: ольха красива, дерево наше, свое, но не больно прочна, до жучка солоща. Если пропитать ее поќлынным настоем и можжевеловым, то лучше дерева и нет. И еще проскипидарить. Хвалили дедушку: знамо, дом надо доустраивать, но не скрывали и сомнений. То ли ныне время о домах-то мужику печься. На этажки пошла установка. Разве вот что для родни, гостей городских. Ныне молодые устыдятся жить в старых-то домах. А кто-то и хаять будет: отжившее гнездо.

Запомнился Ивану такой вот еще разговор дедушки со Стариком Соколоќвым Яковом Филипповичем и стариками-колхозниками:

— Аль уж совсем конец деревенской жизни чуете, — строгая доску, спраќшивал собеседников дедушка. Усы его ходили, он выпрямился, стряхнул с рукава толстовки стружку, оглядел стариков и мужиков помоложе вроде как с укором. — Мы, Корины, из рода верующих. Веру в себя терять, так при татаро-монголах надо бы всем русским заживо на своей земле очуметь и прогнить.

Старик Соколов Яков Филиппович, парторг колхоза, раздумно ответил, тоже как бы наставляя мужиков и в то же время возражая дедушке:

— Ты-то веришь, Игнатьич, а она, жизнь-то, на твою веру кобелем цепќным рычит. Или как лошадь норовистая — к тебе задом. Лягнет, что и не подняться. Коли труд не трудом унижается, люд и тянет туда, где веќселее. Помается иной да и плюнет на свое в себе. Вот чего нам надо больше всего бояться — себя потерять. А это легко через обиду на сосеќда, на его козни.

Яков Филиппович в это время был в обиде на тракториста Симку Погостина. Пьяный, Симка проехал на тракторе по лужку перед домом партоќрга, поломал три березки, на упрек развернулся и выворотил столб в палисаднике.

У Симки была к куражу причина. Дядя его, активист Авдюха Ключев, пришел в ярость, что старухе Марфе Ручейной починили избенку внеурочно. Сам парторг там и плотничал. Авдюха честил Марфу: "Ей, ведьме, гадалке, неколхознице, дом отремонтировали, а его Серафим, передовой тракторист, очереди дожидайся. И Старику Соколову, парторгу, достаќлось: "Все в свои руки забрал, плотниками как хочет командует…"

В ответ на ругань Авдюхи Активиста, посыпались смешки пересуды большесельского люда: "Активность потерял, вот и беснуется. Симка на кладбищах по крестам промышляет, мог бы и сам дом свой подновить. А Марфа по воле Авдюхи без пенсии живет, хотя первой работницей была в колхозе. Как было ей не помочь, парторг вот и рассуќдил по справедливости". Симка и взъярился на парторга — Староверсќкую Бороду, решил досадить. Ссаженный с трактора, кричал в окно Якову Филипповичу: "Я и дом твой разворочу, а заодно и твоего дружка, кулака Галибихина".

У Авдюхи Ключева вражда к Якову Филипповичу копилась с коллективиќзации. Когда Авдюха стал председателем Большесельского колхоза после самоубийства брата Николая, Яков Филиппович, сухеровский председатель колхоза, упрекал его за перегибы: "Все на испуг берешь Авдей, будто с беляками воюешь". И свои селяне его не щадили, пророчили: "Скольќко людей погубил, в пору бы за братцем последовать…" Авдюха видел в этом науськивание сухеровского старовера, чернил его, где попало, на собраниях, на партийных совещаниях…