Хуан Марсе - Чары Шанхая

— По той же причине, — продолжает Чень Цзин, — он просил вас выкрасть книгу, которую я подарила капитану Су Цзу, когда между нами все уже было кончено и я собиралась выйти замуж… О том, что вы похитили книгу, мне рассказал сам капитан. Там есть надпись, посвященная Су Цзу, это не просто слова любви, мсье, они полны страсти, это очень смелые, дерзкие слова, — признается Чень Цзин, и в ее голосе звучит вызов. — Мой муж мечтал завладеть книгой, это превратилось у него в навязчивую идею… Все это очень грустно и немного смешно, но тем не менее это правда. Мишель болен не только физически, но и душевно. Я знаю, он был отважным патриотом, идеалистом, и у себя на родине его считают героем… В начале нашего брака он был великодушным, заботливым и любящим мужем, но его телесный недуг, мстительность, ревность, а главное, навязчивые мысли о бесчестье, которому я подверглась в юности, постепенно отравили его рассудок… Вы понимаете, мсье?

Омар нежно обнимает ее за плечи и пытается успокоить. Потом поворачивается к Киму.

— Вы заблуждаетесь и относительно моих намерений, сеньор. Я купил плантацию гевеи в Малайзии, собираюсь уехать туда и забрать Чень Цзин с собой. Нас ничто здесь не держит, скоро все изменится, и ни я, ни она не желаем быть свидетелями этих перемен. Завтрашний Шанхай не для нас.

Но безжалостный взгляд Кима по-прежнему устремлен на Чень Цзин, и она выдерживает его, не моргнув. Затем он резко поворачивается к ней спиной — вернее сказать, поворачивается лицом к себе самому, всматриваясь в свою душу, ища доверчивую тень прошлого, призрачное воплощение преданности по имени Ким Франк, которое привело его сюда и чью проклятую доверчивость он проклинает. Оказывается, человек, которого он так искренне любил и уважал, использовал его в собственных преступных интересах, чтобы уладить свои личные дела. Все чертовски просто: его друг пожелал избавиться от соперника, который наставил ему рога. Ким не знает, плакать ему или смеяться. Больнее всего то, что Леви, в своем он уме или нет, воспользовался идеалами, некогда сплотившими их в борьбе за свободу и справедливость, воспользовался мечтой, которая жила в Киме всю жизнь, наполняя смыслом действия и поступки, — она-то и привела его в Шанхай, где он рисковал своим будущим и даже жизнью, чтобы в конечном итоге запутаться в липкой паутине лжи в компании двух любовников, полных надежд и планов, и вместе с ними ужасаться коварству Леви…

А теперь, ребята, побудем немного рядом с Кимом и понаблюдаем, как он выдержал этот удар, с каким неколебимым спокойствием встретил свое поражение, с каким мужеством смотрит, как рассеиваются миражи, терпят крушение идеалы. Он не позволяет изумлению ослепить себя, в его глазах нет обиды или упрека, горечи или злости, его угнетает лишь разлад с самим собой, дремавший в его груди уже в тот миг, когда он ступил на пристань Шанхая, вечное несогласие меж сердцем и разумом, от которого ему никогда не удавалось избавиться, даже в бурные годы, когда его вдохновляли дружба и пламенные мечты, когда им владела надежда на будущее и вера в то, что он борется за правое дело, когда он и думать не думал о Шанхае и не родился еще тот алый скорпион предательства с огненным жалом. Решив, что сказано уже достаточно, особенно им самим, он чуть приподнимает указательным пальцем поля шляпы надо лбом, точно избавляясь от последних сомнений, потом склоняется над пепельницей на лакированном столике, со скрупулезной тщательностью расплющивает в ней сигарету, смотрит на застывших влюбленных, недоверчиво усмехается — не над ними, а над самим собой, — поворачивается и уходит.

Однако ночь приготовила ему еще один сюрприз. Сорок минут спустя, когда он войдет в освещенную пустую гостиную Чень Цзин, зазвонит телефон. Это звонок из клиники «Вотрен» под Парижем, где сейчас семь часов вечера. Он услышит лишь несколько слов: «Мы вынуждены с прискорбием сообщить вам, что мсье Леей скончался на операционном столе…»

Но сейчас, шагая сквозь раскаленную душную ночь по Цзюцзян-роуд, Ким об этом еще не знает, его мысли далеки и от Парижа, и от судьбы его коварного друга. Он не спеша сворачивает на бульвар Банд, останавливается и, облокотившись о парапет набережной, смотрит на темные воды неторопливой Хуанпу. Ким смотрит, но глаза его ничего не видят, да он и не стремится что-либо разглядеть в этой кромешной тьме. Он не замечает, как прямо перед ним в грязной уснувшей воде разверзается омут — зоркий бессонный глаз, маленький водоворот, порожденный глубинным речным течением, который мгновенно поглощает все, что оказывается рядом с ним на поверхности. Ким смутно ощущает, что у него нет времени почти ни на что — только добраться домой… Домой? А где его дом? С причала доносится усталый плеск воды и сладковатый запах машинного масла и гниющих цветов, уснувшие отзвуки минувшего дня. Волнистые змейки света поблескивают на поверхности реки, отражаясь в испачканных маслом бортах кораблей, а вниз по течению один за другим проплывают его друзья, умершие или пропавшие без вести в кровавой пучине минувшего десятилетия — в окопах, тюрьмах, в партизанской войне или газовых камерах Маутхаузена и Бухенвальда; он читает имена на замшелой могильной плите воспоминаний, и кровь его вновь будоражат обещания, которые когда-то, во времена не столь отдаленные, каждому из них шепнула жизнь, так ничего и не исполнив. Тягостное молчание утопленников поднимается над рекой, и он вновь пристально вглядывается в грязную маслянистую воду, будто желая с ней слиться, утонуть и исчезнуть, но сердце его остается глухо. В горькие годы эмиграции он то и дело пристально всматривался в зеркало прошлого, но в один прекрасный день решил разбить его и отныне смотреть только в грядущее, где были лишь он, да ты, да сеньора Анита, да несколько старых песен, которые он никогда не забывал, — видишь, какой легкой внезапно стала его ноша; но сейчас, стоя у реки, он чувствует, что уже слишком поздно…

Почему не сумел он предвидеть и предотвратить новое поражение? Он заглядывает в реку времени, спрашивая себя: где мы ошиблись? Где сбились с пути? Как могла наша вера и сила духа разбиться о лицемерие и мелочный эгоизм?

В этот миг ливень хлынул на пристань и пышную зелень Банда, и насыщенный аромат мокрой листвы смешался со зловонием Хуанпу. Прежде чем продолжить свой путь, Ким подносит руку к сердцу, затем касается висящего под мышкой браунинга, словно хочет швырнуть то и другое в темную речную воду, но я-то уверен, что он хотел избавиться только от пистолета, так что успокойся, детка, история на этом не кончается, — с улыбкой сказал Форкат, подмигнув своим косым глазом Сусане и нежно беря ее за руку…