Владимир Кунин - Мика и Альфред

Мика рассчитал, когда бы это он мог закончить в Алма-Ате школу. Выходило, как раз тогда, когда он заканчивал совсем другое учебное заведение — горноальпийское диверсионное, где тригонометрией и не пахло!

К аттестату Мика прикупил себе на барахолке (опять-таки за пятьсот рублей!) совершенно новый, украденный из магазина, прекрасный пиджак в клеточку. Уж так Мике понравилась эта клеточка!..

Ну а с аттестатом затея была практически беспроигрышная. Демобилизованных из армии, а тем более спортсменов, принимали в то время в любое высшее учебное заведение без вступительных экзаменов.

Опытные демобилизованные пареньки, с которыми Мика трепался и в военкомате, и в милиции, утверждали, что главное — продержаться только первый курс. Два семестра.

А потом уже никогда не вышибут! Им, говорили знающие ребята, это просто невыгодно и опасно по партийной линии. Дескать, не смогли помочь товарищу, который за вас кровь проливал!.. Да и комсомол никогда не позволит вышибить демобилизованного!

Вот с комсомолом Мика решил завязать раз и навсегда. Учетная карточка еще в Кап-Яре была выдана ему на руки в наглухо запечатанном конверте, и в месте склейки конверт был пять раз проштемпелеван. Четыре печати по углам и одна в самой середине…

Почему, выдавая комсомольцу Полякову его собственную учетную карточку, нужно было ее запечатывать, как совершенно секретный документ, Мика так и не понял. А посему спокойненько, не вскрывая конверта, разорвал его на мелкие кусочки вместе с учетной карточкой и мстительно спустил все обрывки в уборную, одним махом став «беспартийным» и лишив себя возможности посетить райком комсомола. Легенда родилась с поразительной легкостью: «Комсомол я перерос и выбыл по возрасту, а для партии, виноват-с, не созрел…»

Но комсомольский билет, выданный в алма-атинском следственном изоляторе, с фотографией из уголовного дела Мика сохранил как реликвию. Как памятник государственной фальши и беспредельного цинизма.

Деньги Мика спрятал в старое «вольтеровское» папино кресло, а пистолет и коробку с патронами — в самый низ платяного шкафа.

Правда, на третий или на четвертый день Микиных гулянок с девочками из «Сада отдыха», часов в шесть утра, в Микиной квартире раздался звонок у входной двери. Один, другой, третий…

Мика, вымотанный активно-половой ночью, еле продрал глаза. В одних трусах пошел открывать дверь.

На пороге стояли двое. Оба предъявили свои милицейские удостоверения, а один из них сказал:

— Гражданин Поляков?

— Да…

— Документы.

— Проходите, чего на лестнице стоять…

Проверили документы, по-свойски перешли на ты. Один недавно был выгнан из армии тем же приказом, что и Мика.

— Ты оружие-то сдай, Поляков. На хрен оно тебе сдалось?

— Нет у меня никакого оружия, ребята. Свой табельный «тэтэшник» я при увольнении сдал, а больше…

— Не верти вола за хвост, — сказал один. — А то мы не знаем? Меньше в «Сад отдыха», в этот бордель, шляйся, тогда столько врать не придется. Завтра сам принесешь в двадцать восьмое отделение — угол Ракова и Садовой. В комнату номер семь. Сдашь мне прямо в руки, а я все официально оформлю. Не принесешь — возьмем санкцию на обыск и загремишь за незаконное хранение. Понял? Привет. И учти, у меня обед с тринадцати до четырнадцати. Ясно? Будь!..

Мика закрыл за ними дверь, разбудил юную хорошенькую блондиночку, дрыхнувшую в его постели, и спросил:

— Тебя как зовут?

— Киса…

— Ты зачем в милицию стучишь?

— Я не стучу… Я им раза два «динаму крутанула», так они меня за это втроем «на хор» пропустили и выгнали. А стучит им Луизка-Кролик, которая у тебя позавчера ночевала…

— Ладно, — сказал Мика. — Вот тебе пара червончиков, одевайся и мотай отсюда. Только быстро!

Киса моментально оделась, подмазалась, хорошенькая — ну просто спасу нет! Чего на ней злость срывать?… Тем более вон и «естество» себя оказывает…

— А ну-ка, коленно-локтевое положение принять! — скомандовал Мика.

Киса поняла, что ее простили за эту сучку Луизку-Кролика, которая мало того, что ментам на Мишку стукнула, но и всему «Саду отдыха» растрепалась, что видела у Мишки-летчика пистолет. На радостях Киса тут же, не раздеваясь, задрала юбчонку и встала в ту позу, которую требовала зычная команда кадрового офицера.

С замечательным утренним наслаждением Мика самозабвенно справил свое мужское дело, принял душ и, вытираясь, вышел в кухню.

Киса, уже в шляпке-«менингитке», осторожно слизывала кремовую розочку с недоеденного вчера тортика из Елисеевского.

— Мишенька… Можно я этот тортик с собой заберу?

— О чем ты спрашиваешь?! Бери и катись…

… Поздно вечером Мика сунул свой «вальтер» и коробку с патронами в бумажный мешок из-под картофеля, все это запихнул в сетчатую сумку-авоську и этакой фланирующей походочкой, не торопясь, побрел по улице Ракова к Екатерининскому каналу.

Вышел на набережную, облокотился о чугунную литую решетку, словно нечаянно свесил авоську за перила, убедился, что вокруг нет ни одной живой души, и…

…аккуратненько вытряхнул из авоськи бумажный пакет вместе с пистолетом и патронами в черную, дурно пахнущую воду канала. Тяжелый пакет булькнул и исчез.

Наверное, нужно было просто разжать руку и «уронить» пакет вместе с авоськой, но в последнюю секунду Мика пожалел недавно купленную в «Пассаже» эту сетчатую сумку. И слава Господи!..

Потому что уже в следующую секунду почувствовал, как что-то острое уперлось ему в бок, и услышал, как кто-то, дыша ему в затылок добротным похмельным перегаром, не без юмора негромко проговорил:

— Ну-ка, ну-ка, фрайерок, чего у тебя там в карманчиках? Покажи-ка дяде! И не рыпайся, а то тебя потом сто докторов по чертежам не соберут. И курточку свою кожаную потихоньку сблочивай. Понял? Только не обделайся. Штанишки, говорю, не испачкай…

… Как же звали того инструктора по рукопашному бою в диверсионной школе, который обучал пацанов разным каверзным штукам? Мика помнил, что звали его Иван, а вот отчество — не то Митрофанович, не то Прокофьевич?… Очень был толковый мужичок. Убийца экстра-класса.

Мика осторожно и медленно повернулся. Высокий небритый, вполне пристойно одетый человек лет сорока весело смотрел Мике в глаза.

Теперь конец его финского ножа упирался Мике прямо в живот. Американская бежевая кожаная летная куртка на белом меху, которую Мика перед самым увольнением выторговал у одного кап-ярского жулика-интенданта, явно рисковала быть испорченной.

— Ножик-то отодвинь, — сказал Мика небритому. — Тебе носить эту куртку или мне — портить-то ее ни к чему…

«Нет. Это не КРАЙНИЙ случай», — подумал Мика и силой воли подавил в себе все, что обычно предшествовало УБИЙСТВУ.