Джон Брэйн - Жизнь наверху

— Я ухожу, — заявил я.

— Именно этого я и ждала, — сказала Сьюзен. Голос ее звучал нарочито спокойно. — Вовремя удрать — это ты умеешь, не так ли?

— Чего ты хочешь? Ради всего святого, чего ты от меня хочешь? Мало я ради тебя унижался? Мало съел грязи? Чего ты еще хочешь?

Она положила руку мне на плечо.

— Успокойся, Джо. Успокойся, мой хороший, успокойся. Ты слишком кричишь. Дети могут проснуться.

Она говорила так мягко, что я почувствовал себя почему-то виноватым. Мне захотелось уткнуться головою ей в колени и плакать теплыми, горючими слезами, — да, с удивлением подумал я, я раскаиваюсь, мне хочется сказать ей, что я раскаиваюсь, но в чем?

— Я возьму себя в руки, — пообещал я. Горло мне сдавила спазма, и слова не шли с языка. — Я обещаю больше не злиться. Но скажи: чего ты от меня хочешь?

— Джо, мы не можем больше избегать Марка и Сибиллу. Уорли слишком маленький городок. Пойдут толки. Ведь странно: люди встречались, встречались — и вдруг ни ногой друг к другу. Сибилла наверняка заподозрила неладное. Не могу же я без конца отказываться от встречи с ней.

Я встал.

— Я ухожу.

— Джо, поверь, между мною и Марком все кончено.

— Похоже, что так, — сказал я.

— Куда ты?

— Пройтись.

Она что-то пробормотала.

— Что ты сказала? — спросил я, схватив ее за плечо.

— Ничего, — отрезала она. — Глупо было думать, что ты можешь вести себя как джентльмен.

Я плюнул на пол.

— Никакой я не джентльмен, — сказал я, выпуская ее плечо.

У двери я обернулся: она вся сжалась от страха, в глазах ее застыло тупое удивление.

— Не жди меня, — сказал я. — Я ведь не джентльмен. И не заслуживаю, чтобы меня ждали.

Губы ее шевельнулись, но она не произнесла ни слова; и опять меня захлестнуло непонятное чувство вины.

Я схватил пальто и шляпу и выскочил на улицу, под дождь.

Прошагав примерно с полчаса, я начал ощущать удовольствие от быстрой ходьбы. Давно уже я не гулял под дождем, давно не гулял по Уорли и еще более давно не был один.

Очнулся я на мосту в Снежном парке — я стоял и смотрел на реку. Последние два дня лил дождь, и река вздулась; еще один денек, как сегодня, подумал я, и она выйдет из берегов. Я ниже надвинул на глаза шляпу. Мне почему-то показалась приятной мысль, что может произойти наводнение и холодная черная вода поглотит сначала парк, потом город. Только этого не случится: этого не может случиться, потому что город стоит слишком высоко над рекой, а должно бы: ведь у реки, как и у города, тоже есть права, и черная холодная вода, что пенится и образует водовороты под чугунным мостом, живет своей жизнью, как и город.

Перила доходили мне до пояса; я перегнулся через них, чувствуя под руками холодный чугун. У входа на мост висел газовый фонарь, и мне хорошо видны были круги от дождя на воде. Слева я различал смутные очертания уорлийского леса; справа деревья скрывали будку для оркестра и теннисные корты. Я стоял один и глядел на реку — лишь деревья окружали меня, и вдруг по какой-то прихоти света вода из черной превратилась в серебристую. Река текла, текла между деревьев, текла из города, текла туда, куда текут все реки, — текла вдаль. Поднялся ветер; до меня донесся запах реки, противный собачий запах — словно огромный дог вдруг вынырнул из темноты.

Я поставил ногу на чугунную решетку под перилами. Порыв ветра приподнял с моей головы шляпу — я удержал ее, машинально схватившись за поля, повернулся спиной к реке и зашагал обратно — к Рыночной улице. Вода снова стала черной, и я уже был не один; на секунду я остановился перед «Большим западным отелем», потом зашагал дальше — к церкви святого Альфреда.

Когда я подходил к ней, часы пробили десять. Я оглянулся и, посмотрев в направлении «Большого западного», подумал о тех радостях, которые мог бы там получить за несколько монет; правда, это было не то, чего мне бы хотелось, но все лучше, чем идти домой. Вино не прельщало меня, — прельщала возможность побыть среди людей — и молчать. Я мог бы полчаса наслаждаться одиночеством, которого искал, я мог бы полчаса быть если не счастлив, то спокоен.

Нет, этого недостаточно, решил я. И свернул на улицу Кармелитов. Когда я подошел к двери и уже хотел было нажать кнопку звонка, во мне заговорила совесть. На улице Кармелитов стояли красные кирпичные домики с верандами, построенные еще в ту пору, когда весь местный камень был уже выработан; это была тихая, почтенная улица, — улица, где жили пенсионеры и где окна были затянуты занавесками, которые раздвигали лишь настолько, чтобы увидеть, но не быть увиденными.

В Уорли вообще не принято, чтобы женатый мужчина посещал в десять часов вчера молодую женщину; тем более это не принято здесь, на этой улице. Нора едва ли обрадуется при виде меня. И все же я нажал кнопку звонка.

Дверь со скрипом отворилась. Нора в изумлении смотрела на меня.

— Джо! Какая нелегкая…

— Вы могли бы пригласить меня зайти, — сказал я.

Она приложила палец к губам и жестом предложила следовать за ней. В холле не было света, лишь тусклая лампочка горела на лестнице; пахло сыростью с камфорой, и вещей по сравнению с моим домом было такое множество, что, казалось, нечем дышать.

Нора легко взбежала по лестнице; достигнув верхней площадки, она на секунду остановилась и подождала меня. Затем снова приложила палец к губам и чуть ли не втолкнула меня в комнату.

Тяжело дыша, я опустился на ближайший стул. Нора закрыла дверь и, нахмурившись, подошла ко мне.

— Боже мой! — воскликнула она. — В каком вы ужасном состоянии!

— Хуже не придумаешь.

Она дотронулась до моего пальто.

— Да вы насквозь промокли. Снимайте его скорее. Вы испортите мой роскошный турецкий ковер.

Она опустилась на колени возле газового камина. Пока она зажигала газ, я снова обратил внимание на то, какая сильная у нее спина и какие широкие бедра — серая клетчатая юбка не скрывала, а, наоборот, подчеркивала их. И я подумал, что нагая она, наверно, привлекательнее, чем одетая, а это не о многих женщинах можно сказать.

— Я гулял, — сказал я.

Она взяла у меня макинтош, встряхнула его у двери и повесила на стул у огня.

— Это я вижу. Снимайте туфли.

— Да они совсем сухие, — возразил я, охваченный внезапной паникой.

— Снимайте, снимайте. — Она протянула руку. — Мокрые, хоть выжимай. Вы просто с ума сошли!

— Да, — признался я. — Мне не следовало приходить сюда в такой час.

Она взяла у меня туфли и принялась набивать их газетой.

— Вам вообще не следовало сюда приходить, — сказала она. — И уж во всяком случае не следовало приходить без приглашения.

— Я звонил вам вчера, но к телефону никто не подошел, — сказал я.

— Я же говорила вам, что буду дома поздно. А почему вы не позвонили мне сегодня?