Татьяна Алексеева - Выход где вход

Нырнув в один из неприметных переулочков, она словно наткнулась на доброго знакомого. Обрадовалась крохотному зеленоватому особнячку с белыми колоннами. Он был весь как плющом обвит лепниной. Под крышей — изящный барельеф с гербом. Вокруг прилепилось несколько деревьев, обнесенных оградкой. Из каждого окна торчали ящики кондиционеров. Вера подивилась: особнячок ещё и их на себе тащит. Цепко держится за землю, не дает себя снести. Вот это — другое дело! Мимо таких домиков прогуляться — одно удовольствие. Не то что те унылые развалины возле площади.

А вон впереди и церковка, чуть-чуть не доходя до Лубянки. Рядом со входом прикручена новенькая, издалека поблескивающая доска, — не то латунная или, может, медная. Вера скользнула взглядом по надписи: 'храм Софии Премудрости Божией у пушечного двора, что на Лубянке, воссоздан по благословению Патриарха Московского и всея Руси, усердием Федеральной службы безопасности'. Остановилась и перечитала заново: 'Усердием Федеральной службы безопасности'. Не сразу поняла, что же её так царапнуло. Ах, вот оно… Стилистический диссонанс. Какое-то языковое несоответствие. 'Усердием', или 'от щедрот', или 'богоугодным попечением', но не могла такая фраза завершаться словами 'федеральная служба безопасности'.

Вера настороженно покосилась на необъятное горчично-серое здание, занявшее всю противоположную сторону Лубянки. Стоглазым Аргусом возвышалось оно над потоками людей и машин. Всевидящие, хоть и незрячие, глазницы окон источали 'любовь к отеческим гробам'. А совсем близко — прямо под стенами Кремля — располагалось главное в городе кладбище. 'Гробы' и 'пепелище' в сердцевине Москвы придавали пушкинской строке призвук дурного пророчества. А Костины шутки, как ни пыталась Вера от них отмахнуться, преследовали её с настойчивостью ожившего памятника. Местечко здесь, видишь ли, не для жизни…

Вера бросила досадливо-прощальный взгляд в сторону Кремля, собираясь спуститься в метро. И вдруг застыла, сраженная воспоминанием. Ей разом припомнился ни один какой-то день, а разгорающийся детский восторг, прыгающее до пят сердце и томительное предвкушение. С такими чувствами она ждала в детстве, обмирая, похода с мамой на Красную площадь. Тряслась от страха, что за какую-нибудь провинность её могут лишить обещанного чуда. Не поведут к пылающей звезде и не покажут издалека понурую очередь, змейкой изогнувшуюся от Александровского сада к мавзолею. Для Веры это было чуть ли не самой яркой мечтой детства — постоять в той очереди. Нудные очереди в магазинах и поликлинике не могли с ней даже сравниться! Очередь к мавзолею вела в самую глубину зловещей тайны, непостижимой умом. Каменные складки гранитного куба скрывали главную загадку жизни — волшебным способом открытый и строго оберегаемый от чужаков эликсир бессмертия.

Маленькой Вере казалось вполне убедительным, что Кощей Бессмертный способен не умирать никогда. Ведь его жизнь была спрятана на кончике иглы, а игла — в яйце, а яйцо — в утке, которая в зайце. И сундук со всем этим висит на высоком заветном дубе, прикованный цепями. Но каким образом дяденька, про которого ей рассказывали, остается бессмертным? Почему не выйдет из заточения и не научит этому других? Почему он позволяет смотреть на себя как в зоопарке нескончаемым толпам праздных туристов и истощенных паломников? И зачем ему 'выходной день'?

На эти и другие вопросы она бы наверняка нашла ответ, если бы смогла попасть в недра манящей красно-гранитной пещеры. Но ей никогда не разрешали постоять в той очереди. Обычно монумент был закрыт для посещений, когда они с мамой выбирались погулять к Кремлю. Или очередь туда снова оказывалась бесконечной и двигалась 'в час по чайной ложке'. Так говорила мама, отказывая девочке Вере в её заветном желании. А той в ответ думалось, что 'в час по чайной ложке' принимают лекарства. Наверное, бессмертный дяденька подкрепляется очередью как микстурой. Может, без неё и не продержался бы столько лет! Получалось всё очень похоже на Кащея из сказки — бессмертие и тут пряталось на кончике иглы, прикинувшейся терпеливой очередью.

Словом, ничто так не завораживало и не изумляло Веру в детстве, как погребальный монумент, возведенный в сердцевине её родного города. Он был самой важной его точкой, чем-то вроде 'яблочка' мишени. Больше нигде не встречалось такого дива, как открытый для поклонения на главной площади, торжественно и тщательно охраняемый могильник. Попасть туда было ничуть не проще, чем перенестись за тридевять земель и семь морей на ковре-самолете. Просочиться в игольное ушко дозволялось только избранным или самым самоотверженным и терпеливым.

Поэтому походы к Кремлю казались Вере прямым путешествием в сказку. Особенно после того, как умерла бабушка. До этого прижизненное бессмертие Веру мало волновало. Она даже толком не понимала, как можно умереть и что для этого надо сделать. Но, потеряв бабушку, которая была для нее самым близким человеком, всерьёз озаботилась свойствами микстуры, принимаемой 'в час по чайной ложке'. Ведь если дяденьке внутри гранитного куба это помогло, значит, и бабушка сумела бы не уходить под землю?

Однако сейчас, когда взрослая Вера обернулась к стенам Кремля, ее настигло то неотвратимое, чего она счастливо избежала ребенком. Смерть, от которой нет спасения, всё-таки пришла к ней. Она явилась в облике насмешливого холодка в глубине души, едва заметного призвука презрения к самой себе — в детстве… Это ж надо — придумать такое, глядя на безжизненные камни?

Ребёнком ускользнув от всесилия смерти, спрятавшись от ледяного дыхания в волшебные сказки и доверие к чуду, она почуяла его теперь. В Вериной душе в одночасье умерло почтение. Риелторская работа убила в ней остатки уважения к сакральной части города. Главная площадь страны смотрелась пустошью в обрамлении театральных декораций. Знаменитые зубчатые стены казались нарисованными. Они больше не дышали ни загадкой, ни вечностью. А их временные хранители были призрачнее дяденьки, забытого в мавзолее. Теперь он валялся там, как чемодан в привокзальной камере хранения. Тайник заперт, а ключ от него потерян.

Холод, заползший внутрь, распространялся всё дальше. Многие Верины клиенты испытывали неподдельный трепет, говоря о близости Кремля. А тот, кому обломилась неподалеку квартира, считался редкостным счастливчиком. Но она видела перед собой лишь тусклые булыжники да обманный пряничный домик. И никакого трепета.

Спустившись на Лубянке под землю, Вера вскоре оказалась на одной из окраин. Поискала глазами на платформе стройную фигурку в мужской куртке, в неизменных кроссовках и спортивных брюках. По мере приближения силуэт превращался в седую подтянутую женщину, остроносую, с птичьим лицом. Лидия Семеновна представляла собой классический тип 'походника', полжизни проведшего на природе. Из тех, что в лесу ориентируются много свободнее, чем на городских улицах, а на службе присутствуют лишь телесно, отдавая все мысли зелёному шелесту. Тоску по лесу в своем пенсионном возрасте она утоляла многочасовыми прогулками с собакой. Недавно собака погибла под колесами. И Лидия Семеновна погрузилась в беспросветную депрессию, усиленную необходимостью переезда.