Татьяна Алексеева - Выход где вход

— Ага, значит, ты просто в неё не веришь! — торжествующе заключила Вера. — Ну, если уж ребёнка родная мать обесценивает, спорить больше не о чем… Эх, была бы у неё твоя поддержка, появились бы и шансы! Она постепенно узнала бы свой истинный масштаб. Поняла, как далеко сможет пройти по этой дороге…

Марина механически тыкала вилкой в остатки недоеденной Альбиной курицы.

— Но Костя совсем не требует, чтобы она бросала пение, — пролепетала она уже не так убеждённо. — Пусть понемногу занимается музыкой. За границей у неё будет больше возможностей. Там даже лучше условия.

— Лучше условия? — всплеснула руками Вера, задевая чашку. — Да у неё здесь такая учительница, какую только Бог дает! В двух экземплярах подобное не встречается. Это же — 'штучная работа'!

— М-м-м, — замялась Марина. — Да, мне жаль… Черт побери! Мне самой очень жаль. Но обстоятельства…

— Да при чем тут обстоятельства! — набросилась на неё Вера, ощутив победное преимущество. — Меня потрясло твоё отношение к её желаниям, порывам, интересам. Неужели в стремлении угодить мужу ты так ко всему слепнешь? Твоя дочь от тебя же и учится саму себя не уважать!

Марина заплакала. Согнулась как от боли и едва слышно заскулила. Несколько минут все оторопело молчали. Вера жестами, с умоляющим лицом показала Софье на дверь. Та тихонечко выскользнула из кухни. Тогда она принялась осторожно гладить Марину по спине, по плечику, шепча на ухо нежно и утешительно.

— Прости, прости меня! Не могла удержаться. Ну, ладно со мной ты так обошлась… Но это ж твоя до-о-о-очечка…

Вера и сама всхлипнула от сочувствия к себе и Але.

— Господи, Вера, опять ты о себе! — вздрогнула Марина. — Что я тебе сделала? В чем ты всё время пытаешься меня обвинить?

Вера отшатнулась, сдёрнула руку с плеча подруги. Вот уж не думала, что такое надо ещё и объяснять…

— Альку мне самой жалко, — слабым голосом запричитала Марина. — Она ведь не поёт — только когда спит. Даже немецкий этот учит и напевает себе под нос… Но я слишком хорошо знаю сколько трудностей…

Марина промокнула слёзы, прижимая к покрасневшему носу кухонное полотенце.

В кухню робко поскреблась Софья.

— Девчонки, мне бежать пора. А то скоро архив закроют, — протянула она с виноватой улыбкой.

— Ох, Сонечка, прости, что так вышло! — спохватилась Марина. — У нас сегодня всё вверх ногами. Побудь ещё полчасика!

— Да уж, — смущенно подхватила Вера. — Мы тебя даже толком не расспросили. Когда-то ты еще в Москву выберешься? А про Алино будущее — это я, Сонь, не с Мариной, а с Костей спорю. Он же у нас ратует за свободу личности, а своего бедного дитёнка в экономисты запихивает. С полным, между прочим, пренебрежением к личности.

— Вер, ты опять пошла по кругу? — ужаснулась Марина. — Сколько можно?

Нет, похоже, Вера никогда не научится считаться с людьми. Неужели не видит, не чувствует неуместность всех этих разборок? Да и Софья сейчас уйдет, если ей покажется, что она мешает им выяснить отношения. Спасая положение, Марина захлопотала вокруг стола. Вера же, зациклившись на заочном споре с Костей, принялась подробно растолковывать свою мысль:

— Мариш, я его ни в чем не обвиняю. У нас хронический философский спор. Он твердит, что в России до предела обесценена личность. А сам при этом…

Увидев угрожающее Маринино лицо, Софья поспешила вступиться за Веру:

— Разве в России личность обесценена? Да это — единственное, что у нас есть! Государство — да, оно никогда личность не ценило и в грош не ставило. А мы-то все… Мы только личность друг в друге и ценим. Иначе чем бы мы тут годами занимались, на этой самой кухне?

Марина громыхнула посудой в раковине, рискованно опустив поверх хрупких блюдец стопку тарелок. Похоже, вплоть до своего отъезда она обречена беседовать с Верой о национальных вопросах.

— Мариш, оставь ты эту посуду, — решительно предложила Софья. — Давай лучше в комнату переберемся. А то у стола совсем засиделись. Сменим обстановку.

— Правильно, уйдем от конфет подальше, — охотно поддержала Вера, выразительно похлопывая себя по пузу. — Еще с десяточек — и я просто умру.

Марина не удержалась от улыбки. В Вере снова прорезался знакомый ребёнок, которому для счастья вполне хватает шоколадки. Вся троица перебралась в большую комнату. На полочке под овальным зеркалом дремала игольчатая раковина, похожая на звезду. В вазе досыхали 'лососевые' розы нежнейшего кремового оттенка. Гостьи расселись на диване. Марина скользнула в кресло. На журнальном столике красовался роскошный фотоальбом 'Решетки Петербурга', видно, недавно купленный.

— Ну-ка, ну-ка, — немедленно заинтересовалась Софья. — Я такого еще не видела. У меня только 'Балконы Петербурга' есть.

— О, этот альбом — просто чудо! — взметнулась в восторге Вера. — Петербург — это целая вселенная! Представить невозможно, что фотографий одних решеток набралось на огромный альбом. И они все такие разные…

Она стремительно перескочила в режим несколько экзальтированной радости. Софья с беспокойством отметила, что слишком легко подругу мотает из стороны в сторону. Вера с жадностью уцепилась за альбом. Нетерпеливо потянула его к себе с Софьиных колен. Шелестя глянцевыми страницами с изображениями решеток, ринулась рассматривать витые линии и изгибы. Софья с тайным сознанием своего питерского превосходства заглядывала ей через плечо.

— А по мне, тяжело жить в музее, — негромко отозвалась Марина. — В Питере чудовищная плотность историко-культурного пространства. Памятники архитектуры жмутся друг к другу без малейшего просвета. Деревья — и те сгруппированы в сады и бульвары. Слишком уж всё продумано, организовано.

— Ха! 'Тяжело жить в музее'… И это говорит человек, собравшийся за границу! — подскочила на месте Вера, пораженная такой непоследовательностью. — Вот уж там-то тебе точно придется жить в музее! Придавит тебя как следует памятниками архитектуры… Какие же вы лицемеры — и ты, и твой Костя!

— Мне многие жаловались, — твёрдо сменила тему Софья, — что от Питера у них крышу сносит — слишком он 'нечеловеческий'. Он ведь и задумывался из высших соображений, а вовсе не для того, чтобы в нём жилось удобно. Москва — та как раз создавалась по принципу удобства: чтобы было удобно селиться и строить, удобно торговать.

— Гм, — Вера присмирела под давлением Софьиного авторитета. — Может, это с чем-то другим связано, а не с памятниками? Всякий город в основе своей — колесо. Жизнь в нём вращается вокруг Центра. А в Питере всем заправляет река.

— Большинство городов построено на берегу реки, — запротестовала Марина, насмешливо косясь на Веру. — Включая Москву, между прочим…

— Да-да, я понимаю, что она имела в виду, — поторопилась Софья поддержать Веру, заметив её обиженное лицо. — И в Москве есть река. Но она совсем не такую роль играет, как в Питере. Ведь что в Москве главное? Земля. Под камнем, под асфальтом — земля. Центр тут — мифическая 'мировая гора', крепость на горе, то бишь Кремль. Не воображение, не мысль тут главенствуют, как в Питере, а основательность и надежность живота. Поэтому Москва ваша — торговая и 'хлебосольная', от ресторанов ломится.