Валентина Гончаренко - Чародей

Весь стол завален подшивками газет и журналов.

Обедали за столом в соседнем классе… Было неизъяснимо приятно смотреть, когда он ест. Не торопясь, основательно и так вкусно, будто у него не тот же борщ, не тот же салат из редиски и не тот же урюковый компот, что и у меня. За столом подвели печальные итоги своих поисков. Решили после обеда не расходиться и просмотреть учебники по чтению и литературе. Анализ учебников — дело знакомое, мы этим занимались целый год. Беда в том, что при этом анализе, мы совсем не интересовались формированием личности школьника, нас интересовал только объем программного материала, определенный на данный урок, и степень его усвоения учащимися. Как при этом усвоении формировалась личность школьника, мы упускали. Не до жиру, быть бы живу. К вечеру обоим стало ясно, что ничего "из опыта" придумать не сможем. Но что-то нужно найти для сообщения, иначе попаду под такую головомойку, что мало не покажется. Не помню, кому из нас пришла в голову счастливая мысль построить доклад на основе анализа программ, учебников и методических пособий, в котором выпятить идею, что о чуткости там позабыли. Увлеченно обсуждали эту идею и за ужином. И мамалыгу он ел не торопясь, основательно и вкусно.

Закуривая, сказал:

— Никогда так сладко не ел, никогда так сладко не работал, спасибо, лебедушка, за такой день. Пойдем, погуляем!

— Пойдем, чуть попозже. Давай подготовимся к завтрашнему дню, тогда будем свободны.

Справились и с этим делом. Он потянулся:

— Если ты всегда так работаешь, тебе нужно не двадцать четыре часа в сутки, а в два раза больше. Один я бы не выдержал, а с тобой, видишь, как огурчик, готов на новые подвиги… Все, пойдем погуляем.

За воротами обнял меня за плечи:

— Знаешь, я сегодня сделал два любопытных открытия. Первое — готовиться к докладу — захватывающее занятие. День пролетел как минута, ни разу не заскучал. И завтра, если позволишь, я приду в конце дня, и мы еще посидим, как сегодня. Или от меня мало толку и ты обойдешься?

— Не набивай себе цену. Знаешь, что не обойдусь. А что за второе открытие ты сделал?

— Это главное открытие. И ты его тоже сделала. Мы с тобой — образцовая супружеская пара. Нужно быстрее решать, когда по-настоящему станем супругами.

— Опять ты за свое. Ведь ты женат!

— Был. Очень неудачно. Штамп есть, а семьи нет, да и не было вовсе, как оказалось. Ты жена моя от рождения, но я хочу услышать "да".

— Как будто что-то изменится от моего "да" или "нет"! Ты все решил за меня и никакого выбора мне не оставил.

— Права. Выбора у тебя нет. Мы созданы друг для друга, и от этого нам не уйти, не спрятаться…

Он поднял меня на руки. Хотела крутануться, не удалось, держал крепко.

— Нет, лебедушка моя прекрасная, настал мой час! Ради этой минуты я весь день сидел как на раскаленной плите. Никого нет, мы вдвоем, а нельзя… Класс, учительская… твои строгие правила… А тут мои правила. Должен же я наградиться за перенесенные страдания. Вот возьму и вознесу тебя к небесам, привыкай к вознесению, лебедушка моя ясная, как обнять мне хотелось тебя, и святая ты, и прекрасная, ненаглядная радость моя! Видишь, стихами заговорил, так хочу очаровать любимую.

— Давно очаровал. С шестого класса живу очарованная и никак не могу разгадать, почему ты скрываешь, что пишешь стихи?

Он запнулся и поставил меня на ноги.

— Кто тебе сказал про стихи? Аня?

— Твою сестру я вижу только на конференциях и то издали. А про стихи ты сам мне сказал. Только что. Почему все- таки скрываешь? Быть поэтом — это так почетно.

— Во-первых, я не поэт, а всего лишь стихоплет. Во- вторых, я не люблю ходить голым. Вспомни, как мы препарировали стихи Пушкина, когда искали, кого же он считает своей женой… Мы копались в его душе, лезли в самое интимное… А я не хочу, чтобы лезли ко мне в душу и копались в самом интимном. Никто, даже ты.

— А называл "святая и прекрасная"…

— Вот именно… Поэтому и не хочу пускать тебя в свои авгиевы конюшни…

— Зачем на себя наговариваешь? Никаких авгиевых конюшен у тебя нет и быть не может. Не грязь духовную, которой нет, ты хочешь спрятать. Ты боишься, что кто-нибудь узнает о твоих страданиях. Что-то тебя сильно мучает.

— Теперь ты на меня наговариваешь. Откуда ты взяла, что я страдаю?

— Ты сам сказал… В песнях. Помнишь, что вы пели с Иваном, когда мы провожали Веру с именин? "У сонця, у зирок щастя прохать…" А еще яснее — когда читал Есенина. Я не лезу к тебе в душу. Просто к слову пришлось. Прости. Не будем.

— Ну и что! Все поют, и все страдальцы, выходит…

— Поют все, но никто не поет так, как ты. В этом суть. Но все-таки дай прочесть несколько стихов, где ты не совсем голый. Не хочешь считать себя поэтом — твоя воля. Но на звание стихотворца вполне тянешь. И не надо этого стесняться.

— Хорошо… Принесу тебе пару своих опусов… Но с условием: при мне их читать не будешь и никому никогда не покажешь

— Условия с благодарностью приняты, — присела я в неумелом книксене. — Отметимся на своем престоле и разойдемся. Завтра трудный день из- за этого доклада, будь он неладен.

— Не скажи… Мне он интересен. Этакий червячок завелся: неужели не справимся? Не должны. Что-то получится очень неказенное, не по трафарету. Так мне приходить? Или очень мешаю?

— Знаешь, что, наоборот, очень помогаешь. Приходи, если не боишься повторения сегодняшних страданий.

— А я вечером на нашем престоле их компенсирую по своим правилам. Сейчас начну.

Он с игривой шалостью домчал меня до камня и впервые посадил к себе на колени. Я полулежала на одной его руке, а другая плотными и любовно-радостными прикосновениями пошла гулять, бесцеремонно задерживаясь на ранее запретных местах. Теперь их не стало, и я лишилась иммунитета на неприкасаемость. Он выпустил своего джина на свободу. Обцеловал мое лицо, расстегнул кофточку и обжег жадными губами открывшуюся грудь. Я чуть не задохнулась в его страстном объятии и испуганно прошептала:.

— Ты ведь чародей, Юрка! Не надо!

Он на мгновение замер, зажмурив глаза. потом поднялся рывком и вынес меня к обочине шоссе. Всю дорогу до калитки мы не проронили ни слова, даже не обнялись, как прежде. Я признательно поглаживала его слабо вздрагивающую руку, выражая этим свою благодарность за мужскую порядочность и мужскую чистоту. Все-таки он подлинный чародей. Хотелось прильнуть к нему и обласкать, но сдержалась. Мужское милосердие не безгранично. Что же теперь будет? Сломана невидимая преграда перед неизбежной близостью, желанной и пугающей.

Когда остановились на привычном месте, он мягко привлек к себе и сказал грустно:

— Не хочу прощаться и уходить. Ведь ты моя жена… К тебе нельзя, ко мне подавно нельзя, а третий вариант подлый. Четвертого не могу придумать. Помоги.