Владимир Лорченков - Хора на выбывание

— Какие уши?! — просипел Смирнов, — ты мне что говорил про то, как серная кислота даже кости разъедает, под монастырь меня подвести хочешь?!

— Да нет, шеф, — пояснил Антюфеев, — кого надо, разъедает. Но уши — как доказательство. Потом, конечно, и их бы растворили.

— А-а-а, — успокоился Смирнов, — продолжайте.

— В общем, если бы украли мы, я бы вам его через час показал, живым или мертвым. Так что, судя по почерку дилетантов, работали молдавские спецслужбы.

— Хорошо, успокоился Смирнов, — начинайте пропаганду. Дайте распоряжение «Ольвии-пресс». Пусть обвинят в похищении молдавский СИБ, Воронина и Рошку.

— Это даже хорошо, что кто-то успел его раньше меня украсть, — думал вслух Юрий, кормя с рук богомола кусками сырого мяса. — Греха на душу брать не пришлось…

Богомол, похожий на президента Академии Наук Молдавии, жил в доме Юрия второй год. Рошка нашел насекомое на центральном рынке, когда ходил туда покупать картошку и капусту перед парламентскими выборами с целью максимального сближения с электоратом. Овощи он потом отдал жене, а подобранного богомола кормил то сырым мясом, то тараканами, которых в соседнем заброшенном доме водилось множество. Называл он богомола — «Чимпой», чем очень веселил гостей.

— Мало у тебя, что ли, грехов? — ворчливо спросил отец, перебирая деревянные четки из можжевельника.

— По горло и еще чуть-чуть, — улыбнулся Юрий.

Скормив насекомому последний кусочек, Юрий поставил богомола в банку, и прикрыл газетой. Это была «Тимпула».

— Что же, — задумчиво сказал он, — свалим все на коммунистов. Если не они, то кто же?..

… Депутат Рубряков, которого спрятали в подвале цыганского барона в Сороках, пил, не просыхая, четверо суток, пока не понял, что убивать его никто не собирается. Тогда он немного осмелел, стал называть цыган «черножопыми», требовать своего адвоката и кофе со сливками по утрам. Все это приводило барона в отличное расположение духа. Потому старик велел изредка Рубрякова выпускать во двор, приковав предварительно депутата к забору семиметровой серебряной цепью. На солнце Рубряков долго моргал, строил ужасные рожи сбежавшимся посмотреть на него детям, и, наконец, присаживался неподалеку от барона. Тот, прикрыв бородой колени (холодно — жаловался стареющий цыган) что-то записывал на спинах голых женщин пальцами, обмакивая их в золотую краску.

— Что ты пишешь, барон? — тщетно пытаясь перекусить серебряную цепь, спрашивал Рубряков.

— Историю цыганского рода Молдавии, — не отвлекаясь от письма, отвечал барон, и глянув затем на депутата, советовал:

— А ты камнем попробуй.

— Барон, ты хоть понимаешь, что с тобой будет, когда я освобожусь, — злился Рубряков, на что цыган, смеясь, отвечал:

— Ты так полюбишь нас, что уйдешь из своего парламента в табор!

— Нет, — белеющими от гнева глазами Рубряков стирал лицо барона, как школьник стирает неудавшееся домашнее задание из тетради, — нет! Я сотру тебя, цыган, Сороки, я сотру ваш часовой пояс, ваши маки, ваших женщин, ваши цветы и детей, я сотру все в порошок и засыплю прах в песочные часы!

— Надеюсь, мы не подведем тебя, будучи прахом, и не изменим своей пунктуальности, — смеялся барон.

— Ты хоть знаешь, что творится в Кишиневе, — пытался стращать цыгана депутат, — ты хоть знаешь, что вся Молдавия поднялась против власти, вся Молдавия, а я — в первых ее рядах?!

— У каждого из нас своя Молдавия, — задумчиво говорил барон.

— Странно… — терял мысль Рубряков.

— Что?

— Серебро податливо, а я не могу разбить эту цепь.

— Зачем? — щурился барон. — Зачем тебе это? Ты — мой гость. Разве тебе плохо у нас — в нашей Молдавии?

— Брось, — раздражался Рубряков, — брось эту книгу, ничего путного у тебя не выйдет! Здесь жили мы, молдаване, а вы, цыгане, здесь пришлые!

— Это не так, — мягко возражал барон, после чего Рубряков в бешенстве проклинал мир и все цыганское племя, ничком свалившись на пыльный двор.

Проглядели! — в ярости заорал президент, ворвавшийся в кабинет Лоринкова. — Проглядели, мать их так!!!

Журналист оторвался от письма и с любопытством уставился на президента. Тот, упав в кресло, злобно продолжал:

— На границе нашли нашу машину! Там, конечно, следы крови и несколько волосков Рубрякова! И об этом сообщили в семичасовых новостях, а комментарий попросили у меня. Хорошо хоть, пресс-служба не подвела: «президент работает, но через несколько часов, владея полной информацией»…

— Ну, — полюбопытствовал Лоринков, — а что вы сказали через те самые несколько часов?

— Само собой, — скрипел зубами его высокопревосходительство, пообещал найти виновных! Сказал, что похищение депутата — удар по имиджу страны. Ну, и тому подобную чушь! На кой черт мы это сделали?! Сегодня на площади — 10 тысяч человек!!! Вчера было три! А сегодня — десять! И все почему?! Коммунисты украли Рубрякова, — кричат они, — коммунисты украли Рубрякова!

— Не волнуйтесь, — мой президент, налил валерьянки в стакан Лоринков и разбавил водой, — выпейте.

— К черту! — отмахнулся Воронин. — Выпить есть?

— Есть, — осторожно сказал Лоринков, — только отвернитесь.

— Разумеется, — смягчился президент и сел вполоборота.

Тайком он поглядывал, где Лоринков прячет коньяк, и остался доволен своей наблюдательностью. Иногда, размышлял президент, можно заходить в этот кабинет и прикладываться к чужой бутылке. А то к своей — как-то неудобно. Кругом глаза.

— И не думайте, — печально улыбнулся Лоринков, разливая коньяк, сегодня же вечером я бутылку перепрячу. А с толпой мы кое-что сделаем. Кинем ей кость. Освободим Илашку!

Ошарашенный президент по ошибке выпил валерьянки и едва не умер от гидрошока, что было бы поразительно: от гидрошока (попадания холодное воды в дыхательные пути) погибают в основном аквалангисты.

Илашку, — сотрудник спецслужб Молдавии, в 1 992 году работал на территории Приднестровья. Он убил четырех председателей колхозов мятежной республики, пятерых сельчан и одного агронома. Поэтому он возомнил себя Че Геваррой Закона. Однако МГБ Приднестровья Илашку изловило, и Илие мотал свой срок (пожизненное заключение) вот уже десять лет. В общем, обычная жертва необычных обстоятельств.

Изредка Молдавия требовала отпустить «борца за независимость», на что Приднестровье отказывало «дать волю террористу». Постепенно Илашку стал символом, образом, воспоминанием. Национал-радикалы постоянно включали его в предвыборные парламентские списки. И на депутатском кресле заключенного Илашку горела свеча. Романтично — думал про себя Юрий Рошка, с нетерпением ожидая выдачи зарплаты. Ведь жалование Илашку, числящегося в его фракции, Юрий забирал себе, а жену несчастного Илие гнал прочь…