Владимир Кормер - Наследство

Чугунная решетка отгораживала церковь от сквера и улицы. Калитка была уже заперта, счастливцы еще толпились на ступенях крыльца, впихиваясь в перепруженные двери. Наконец двери за ними закрылись, в церковном дворике осталась лишь маленькая группка дружинников; с ними бранились старухи верующие, так и не сумевшие проникнуть внутрь. Еще человек десять, больше чтоб покуражиться, под бадривали старух криком и свистом. Многие взобрались на каменный фундамент решетки, приникли к прутьям.

Зверский крик раздался от самой калитки:

— П'ропустите ве'рующих в х'рам!!! Я т'ребую, слышите, вы, п'ропустите!!!

Толпа качнулась туда.

— Это же наш Григорий, — узнала Ольга. — Пойди забери его оттуда. Не хватало только, чтоб сейчас его сцапали.

Вирхов ринулся вперед и, схватив Григория за руку, потащил его прочь.

— Нет, какие ме'рзавцы! Какие ме'рзавцы! — возмущался Григорий, тем не менее охотно подчиняясь.

— Ладно, перестань, — сказала Ольга. — А наших ты не видел?

— Все наши там. И твой Заха'р, и Лешка, и Бо'рис, и Се-ня… Они успели пройти. Даже Ту'рчинский и Митя Каган здесь, хоть они тепе'рь и сионисты. Даже Целла'риус здесь… Слушайте, я видел Льва Владимировича! Как вы считаете, может это быть или нет?! Я, п'равда, видел только издалека. Но, по-моему, это был он! И с ним еще двое, вылитые кагебешники! Они вылезли из машины! Как вы думаете, могли они пойти на это? Позволить ему, так сказать поп'рисутст-вовать! Исполнить его последнюю п'росьбу! Или это провокация? Чтобы установить, с кем он будет здо'роваться, установить его связи, с'разу нак'рыть всех!

— Не думаю, — сказала Ольга. — Вряд ли. Да и что в такой толчее разберешь. Ты обознался… Скажи, а… Мелик…

— Нет, его я не заметил… А вы были там? Его там нет?

Ольга хотела спросить, откуда он знает про поездку (поездка была секретной), но лишь кивнула, на глаза у нее опять навернулись слезы.

— А Хазин? — поинтересовался Вирхов.

— Мы должны были встретиться с ним у мет'ро. Я, п'равда, немного опоздал… Ты считаешь, что он не п'ришел потому, что… Но ведь они не могли а'рестовать его в такой день! Неужели могли?! Но ведь это же бесчеловечно! Какое иезуитство! Негодяи! Нет, я не могу! Я не могу-у!!! — заорал он в полный голос.

И в ту же секунду наверху негромко ударил колокол. Толпа взметнулась. Одни повалили к решетке, другие назад, чтоб не быть задавленными. Какой-то мальчишка стал карабкаться на дерево, за ним полезли взрослые. Беспризорник в фуражке и клифте закукарекал. Еще двое-трое подхватили, некоторые просто кричали: угу-гу-у, ого-го-о!!! Слепец, которого вел безногий, вложив пальцы в рот, оглушительно засвистел, громче всех, свистевших вокруг. Треснула и упала здоровая садовая скамья, на спинку которой взобрались разбитные веселые девицы. С визгом они посыпались в разные стороны. Одну из них стукнуло больнее, двое мужиков, помигивая и ухмыляясь, под общий хохот помогали ей встать.

Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небесех: и нас сподоби-и чистым сердцем Тебе славити-и!!! — набрав в грудь воздуху, запел во всю мочь Григорий.

Боковая дверь храма приотворилась. В освещенной полосе по одному на крыльце появлялись те, кто составлял маленький крестный ход. Они спускались с крыльца редкой цепочкой, чуть ли не пригнувшись, загораживая пламя свечек ладонями, тихонько шли вдоль стены, показываясь в просветах меж висевшими на решетке, и, поднявшись на главное крыльцо, протискивались обратно в храм.

Толпа по-прежнему кукарекала и свистела, но и пел уже не один Григорий. Ему подтягивала Ольга, старческая чета около них; кто-то беззвучно открывал рот. Сбоку заливался от души румяный, лишенный слуха и голоса студент с портфелем. Худосочный дружок, смущенный таким его поведением и подозревая, что тот сильно пьян, пытался увести его.

— Ты пойми, ты пойми, — шлепая толстыми губами и дыша метра на полтора дешевым портвейном, говорил румяный парень и обнимал дружка, чтоб похристосоваться с ним, — меня же мамка приучала! Понимаешь? Родная мать! Христос воскре-е-есе из ме-е-ерт-вых, сме-е-ертию-ю-ю… Родная мать, вот! У меня это вот где сидит!

Следуя его примеру, мужик, который помог подняться ушибленной девице, предлагал ей теперь похристосоваться и лапал за плечи.

— Не туда смотришь! — обернулась к Вирхову Ольга. — Вон, туда смотри! Видишь, кто это?! Вон, вон, на паперти!..

Вирхов вгляделся: сомнений быть не могло: как обычно, провоцирующе пугливо озираясь на людей за оградой, молитвенно сцепив руки со свечечкой пред грудью, по широкому церковному крыльцу проходила Таня.

— Да, это она! Она! — неизвестно почему торжествовал Григорий — Я вижу ее, вижу! Вот молодец, а?! Гово'рили же, что у нее было подряд т'ри се'рдечных п'рипадка?!

— Три припадка, да только не сердечных! — отрезала Ольга.

Последний из крестного хода скрылся в дверях. Колокольный звон оборвался. Толпа стала рассеиваться. Мимо важно прошествовал к машинам в переулке тот самый солидный господин с тростью, а под локоток его вел не кто иной, как Осмолов, отец Лизы, детской писательницы. Вирхов догнал их, осведомился о Лизе.

— Льиза уже выздоровельа, — заученно осклабился Осмолов. — Она вспоминальа вас. Она сейчас там, в церкви. Она сдельальась нынче рельигиозна. Польагаю, под вльиянием этой мильой старушки графини. Она тоже, сльава Богу, вы-звольена из кльиники. Они сейчас обе там…

— Ольга, ты знаешь, что Наталья Михайловна выписалась?! — спросил Вирхов, возвратясь к своим. — Она сейчас тоже здесь!

— Да… Я знаю… — наморщила лоб Ольга. — А разве вы знакомы?…Ах да, я совсем забыла! Ты ведь… тоже…

— Давайте подождем немного, — предложил Григорий. — Ско'ро все 'разойдутся, и можно будет войти!

Площадь быстро пустела. Из церкви также выходили теперь люди, не вынесшие духоты или рассудившие, что с них достаточно. Калитку отперли. Дружинники покинули ограду.

Ольга, Григорий и Вирхов осторожно, все еще боясь, что их задержат, приблизились к храму, вошли и затоптались в притворе у порога, остановленные не столько людскою стеною, сколько силою нестерпимого встречного золотого сияния. В воздухе, трансмутировавшем до некоего неведомого, излучающего жар, острого на вкус кристалла, звучали, будто высвечиваясь на его внутренних гранях, слова:

Ныне вся исполнишася света, Небо же, и земля, и преисподняя: да празднует убо вся тварь восстание Христово, в нем же утверждается-я…

На солее в парчовых облачениях служили трое священников. Первый — благостный, покруглее, Меликов приятель отец Алексей; второй — худой, черный, обросший не бородой, а щетиной, — напоминал чем-то самого Мелика: у того был бы такой же вид, если б он недели две не побрился. Третий был отец Владимир, переведенный сюда лишь недавно.